Нефритовая лошадь Пржевальского

Когда он пришел, в гостиной уже присутствовало небольшое общество. Кроме хозяев и Пыльцовых, был еще один незнакомый мужчина: лет тридцати пяти на вид, худой, но с немного обрюзгшим лицом и, кажется, франт. Он был очень тщательно одет и, по-видимому, по последней моде – так Пржевальскому показалось.

– Аркадий Владимирович Плескачевский, коллежский советник, – представил его хозяин. – До недавних пор служил в Смоленске, а нынешней весной вышел в отставку и теперь, к нашей радости, поселился в своем имении – надеемся, теперь будет нас чаще навещать.

Плескачевский приятно улыбнулся:

– Рад познакомиться с выдающимся ученым. Наслышан о вас. Мы близкие соседи – мое имение это Старые Дворы.

– Да это совсем рядом! – заулыбался и Пржевальский. – Мы с Михаилом Александровичем часто там – вокруг Боровиков и Старых Дворов – охотимся. А вы не охотник?

– Нет, не охотник совсем. Не имею к этому пристрастия. Служил, а теперь думаю хозяйством заняться. Долг помещика – развивать хозяйство.

В дальнейшем Пржевальский заметил, что Аркадий Владимирович нередко так выражался – штампами.

– Мы тут как раз про овсы говорили – не уродились нынче овсы, – пояснил Пыльцов. И зная, что хозяйство не интересует Пржевальского совсем, добавил: – Но Мария Тимофеевна обещала нам сегодня спеть! Я сказал, что вы придете. Мария Тимофеевна, пора выполнять обещание.

– Да, конечно, я не отказываюсь, хотя и не уверена, что Николаю Михайловичу пение интересно… – хозяйка немного смущалась: она и впрямь сомневалась, сможет ли пение занять такого важного гостя – известного ученого, путешественника.

– Конечно, интересно! – с приличествующей случаю живостью откликнулся Пржевальский (он тоже почувствовал неловкость). – Я уж и знаю о вас, что поете хорошо – от соседей слышал!

Девушка села за рояль.

– Для замечательного путешественника я спою романс Чайковского на слова Алексея Толстого «Благословляю вас, леса!».

Голос у нее оказался звучный и мягкий. Песня не совсем подходила к такому нежному женскому голосу, но это скрашивалось необыкновенной искренностью исполнения. Мария Тимофеевна отдавалась пению полностью.

Свежий летний воздух наполнял комнату через открытое окно, и голос был сродни воздуху. Он переносил в зеленую траву за окном, в бескрайнюю природу, дарил ни с чем не сравнимое счастье:

Благословляю я свободу
И голубые небеса!
И посох мой благословляю,
И эту бедную суму,
И степь от края и до края,
И солнца свет, и ночи тьму.