Нефть!

На рождественские каникулы Банни уехал в Парадиз, и как раз в это время туда пришли первые вести от Пола. Открытка со штемпелем Американской экспедиционной армии, но без обозначения места отправления. Простое почтовое открытое письмо, а не одна из тех открыток с видами, изображающими «сцены из жизни Иркутска», «сани, запряженные верблюдами», или что-нибудь в этом роде.

«Дорогая Руфь! – писал Пол. – Пишу только несколько слов, чтобы сказать, что я здоров и что все хорошо. Я получил твои три письма. Пожалуйста, пиши чаще. У нас много работы, и я интересно провожу время. Мой привет всем домашним, Банни и мистеру Россу. Любящий тебя Пол».

Руфь получила эту драгоценную весть за несколько дней до приезда Банни, и нечего говорить о том, сколько раз она читала и перечитывала эти слова, изучала каждую букву, каждый знак препинания. Банни не удовлетворила записка Пола – он нашел ее очень холодной, но не сказал, конечно, этого Руфи. Когда же он спросил об этом мнения отца, то мистер Росс сказал, что, без сомнения, все письма солдат проходят очень строгую цензуру и что Пол написал так кратко для того, чтобы быть уверенным, что его открытка дойдет.

– Но для чего же нужна такая строгая цензура? – спросил Банни.

Мистер Росс ответил, что в такие времена приходится прибегать ко всему, чтобы только уберечь армию от пропаганды.

Когда Банни пришел к отцу говорить с ним о записке Пола, он застал его за чтением газеты, в которой были помещены самые последние сведения обо всем, что творилось на свете. Германская и австрийская империи с треском рушились, и это было большим торжеством для демократии. Но теперь друзьям демократии предстояло новое трудное дело – нужно было обуздать дикого зверя, именуемого большевизмом. Прежде всего они решили подействовать на него измором, для чего устроили блокаду на всех фронтах. Всюду же, где добропорядочные, почтенные представители русской интеллигенции и русской армии образовывали временные правительства, союзники спешили им на помощь, поддерживая их деньгами и вооружением. Генерал Деникин завладел югом России; на западе образовалась целая группа новых правительств; на севере – в Архангельске – антибольшевистская группа действовала под покровительством англичан и американцев. Что касается Сибири, то там еще в дни Керенского образовалось социалистическое правительство. Но все эти социалисты оказались пустыми говорунами, их правительство было свергнуто, и их заменил настоящий военный человек, адмирал Колчак, командовавший раньше царским флотом. За спиной этого адмирала стояли союзники, желавшие сделать его правителем Сибири, и американские войска были отправлены туда с целью охранять железнодорожный путь и держать его открытым для продвижения колчаковских войск. Разумеется, большевики и симпатизирующие им местные жители раздували этот факт, как только могли, и распространяли всевозможные слухи.

– Вот почему нам приходится все письма подвергать строгой цензуре, – прибавил мистер Росс.

Банни не задавал более по этому поводу никаких вопросов. За те семь месяцев, которые он провел в лагере, он успел усвоить себе военную точку зрения. Он остро воспринимал всю опасность большевистской пропаганды и говорил себе, что если ему когда-нибудь придется иметь дело с теми, кто такой пропагандой занимается, то он на них немедленно донесет. Невинность его в этом отношении была так глубока и до того мало он был знаком с тактикой неприятеля, что совершенно не отдавал себе отчета в том, что как раз в это самое время он впитывал в себя яд этой пропаганды. И где? В одном из классов своего университета, самого консервативного из всех.

Нельзя в этом винить, конечно, переутомленного работой председателя университета доктора Каупера. Не он, но пользующийся его полным доверием декан университета пригласил, по рекомендациям высших властей, молодого преподавателя, который заведовал перед тем отделом оказания помощи в Салониках и был сыном одного из известных пасторов-методистов. Это был Дэниэл Уэбстер-Ирвинг, и кому могло прийти в голову, чтобы человек с такой фамилией мог страдать от каких бы то ни было политических переворотов?

Молодой преподаватель действовал в высшей степени тонко. Он не говорил ничего такого, что могло бы быть потом поставлено ему в вину, но сеял в своих слушателях семена сомнения, задавая им вопросы, советовал им думать хорошенько самим. Во всяком университете всегда можно найти среди студентов несколько больных голов, один из товарищей Банни был отъявленным рационалистом, у другого была русская фамилия. Все, что надо было делать в данном случае преподавателю, – это позволить этим юношам задавать те или другие вопросы, и в результате вся группа окажется очень скоро деморализованной тем, что японское правительство, полное забот об образовании своих подданных, называло «опасными мыслями».