Нефть!

– Я уже говорил для чего: чтобы прекратить забастовку. Самую грандиозную забастовку во всей истории – забастовку русских рабочих против землевладельцев и банкиров. И вот мы должны были этих рабочих губить и спасать землевладельцев и банкиров. То там, то тут находились группы русских беженцев, прежних офицеров царской армии, великих князей и их любовниц, землевладельцев и их семей. Они собирались вместе и образовывали правительство, а на нас лежала обязанность доставлять им необходимые запасы оружия, и они печатали бумажные деньги и нанимали на них разных авантюристов, а потом ловили крестьян и брали их в набор и составляли из всего этого войско, а мы перевозили его по железной дороге, для того чтобы дать им возможность свергнуть новое советское правительство и убить еще несколько сотен и тысяч рабочих. В этом и состояла вся моя работа за последние полтора года. И ты спрашиваешь, почему у меня такой больной вид!..

– Пол, неужели же и ты должен был убивать людей? – спросила Руфь, и в голосе ее прозвучал неописуемый ужас.

– Нет. Я лично не убил ни одного человека. Я работал в качестве плотника, и единственными, с кем я сражался, – были японцы, которые считались нашими союзниками. Дело в том, что японцы явились затем, чтобы захватить себе эту страну, и им одинаково было неприятно, кто бы там ни побеждал, белые или красные. Первой их заботой было подделать деньги белого правительства. Они наделали себе целые биллионы и на эти фальшивые деньги принялись приобретать все, что только могли: дома, лавки, недвижимое имущество. Им очень не нравилось наше пребывание там и тот факт, что мы помогали белым. Они старались, как могли, нам мешать, и бывали случаи, когда, выведенные из терпения, мы расставляли наши войска в боевом порядке и грозили им открыть по ним стрельбу, если они не уберутся к себе. Они втихомолку постоянно стреляли в наших людей. Три раза они стреляли в темноте и в меня. Одна из их пуль пробила мне шляпу, другая – куртку.

Руфь сидела, судорожно стиснув руки, с мертвенно-бледным лицом. Она, кажется, видела, как эти пули разрывали куртку Пола… И разумеется, это не было способом вылечить ее от ее отвращения к войне.

– Очень многие из наших людей в конце концов возненавидели японцев, – сказал Пол. – Но я не могу сказать этого про себя. Я научился смотреть на все с более философской точки зрения – единственное, чему я там научился. И я понял, что правящие классы Японии захватили себе полконтинента, бедный же класс – все эти солдаты существовали на крохотное жалованье, еще более нищенское, чем мое. И они совершенно не знали, для чего, собственно, их там держали. Они так же, как и я, были обмануты. Некоторые из них бывали раньше в Америке, и я разговаривал с ними, и мы на очень многое смотрели совершенно одинаково. То же я могу сказать и про чехословаков, и про германцев, и про все нации, с какими мне приходилось сталкиваться. И я скажу тебе, Банни: если бы солдаты враждующих между собой стран могли бы столковаться заранее, то не было бы никакой войны. Но это называется изменой, и тот, кто это попробовал бы, тотчас же был бы расстрелян.

IV

Пол проговорил с Банни весь вечер пятницы и почти всю субботу и воскресенье, и Пол подробно объяснил своему другу весь ход и смысл русской революции. Понять ее было совершенно не трудно, говорил Пол, а в том случае если бы для Банни оставалось еще что-нибудь невыясненным, то ему нужно было только вспомнить, как было дело с забастовкой нефтяных рабочих Парадиза.

– Только спроси себя, как то-то и то-то было в Парадизе, и ты будешь знать, как все происходит и в России, и в Сибири, и в Вашингтоне, и в Нью-Йорке. Федерация нефтепромышленников, которая воевала против нашей забастовки, состояла из совершенно такого же сорта людей, какими были и те, которые посылали нашу армию в Сибирь… Я читал вчера в газетах, каким образом один синдикат нефтепромышленников Энджел-Сити получил концессии на Сахалине, и запомнил одно имя – Вернон Роско. Это, кажется, один из очень больших дельцов, не правда ли?

Пол говорил это совершенно серьезно, а Банни и Руфь обменялись многозначительной улыбкой. Пол уехал отсюда так давно, что потерял всякую связь с нефтяным делом.