Нефть!

– И забастовщики тоже в большинстве случаев те же самые, – продолжал Пол. – Помнишь ты маленького русского еврейчика Менделя, который действовал во время нашей забастовки? Который еще так хорошо играл на балалайке и пел нам русские песни? Говорить речи мы ему тогда не позволяли, потому что он был красный. Так вот, можешь себе представить, что я встретил его в Маниле. Он был на пароходе, отправлявшемся в Россию, и залез под лестницу, чтобы его не нашли. Но его все-таки нашли и, узнав, что он большевик, выбросили на берег и взяли все, что только у него было, даже его балалайку. Я дал ему взаймы пять долларов, а шесть месяцев спустя опять встретился с ним в Иркутске. И опять у него была балалайка. Оказывается, ее нашел где-то какой-то английский солдат, но не знал, как с нею обращаться. На заявление же Менделя, что эта балалайка его, ему сказали, что если он сумеет сыграть на ней что-нибудь, то ее ему отдадут. И он начал на ней играть и петь и спел нам несколько приволжских песен, а потом «Интернационал», но, разумеется, никто не знал, что он поет. Спустя несколько дней вышел приказ его арестовать, но я помог ему бежать. А еще через несколько месяцев мы случайно натолкнулись на него неподалеку от Омска. Оказывается, он был советским комиссаром, и солдаты Колчака поймали его и закопали живым в землю. Оставили наружи только верхнюю часть головы до рта, так что носом он мог дышать… Когда мы его нашли, глаза были уже наполовину изъедены муравьями…

Пол рассказал об этом, когда остался наедине с Банни, и его юный друг сидел молча, затаив дыхание, замерев от ужаса.

– Да, – сказал Пол, – насмотрелись мы достаточно на все эти ужасы. Разумеется, мы за них были тоже отчасти ответственны. Я мог бы рассказать тебе еще худшие вещи… Мне пришлось помогать хоронить сотни трупов людей, убитых не на поле сражения, не в пылу битвы, но расстрелянных вполне сознательно. Я видел, как один белый офицер застрелил нескольких женщин подряд, одну за другой… стрелял им прямо в голову и теми именно пулями, которые доставляли нам железнодорожники… Я хочу сказать – железнодорожники, находящиеся в услужении у наших банкиров. Многие из моих товарищей сошли с ума от этих ужасов. Из двух тысяч человек, из которых состояла наша часть, не более десяти процентов вернулись вполне здоровыми. Когда я сказал об этом нашему доктору, он вполне со мной согласился.

V

Все это было до такой степени ново, так не похоже на то, что Банни приходилось до сих пор постоянно слышать, что ему стоило немалого труда во всем этом разобраться.

– Так ты правда думаешь, Пол, что большевики совсем не такие плохие, как о них говорят? – спросил он своего друга.

– Опять скажу тебе то же самое, Банни: когда тебе будет что-нибудь неясно – вспомни Парадиз. Большевики – это рабочие во время забастовки. Многие из них приехали из Америки, обучались здесь. Мне приходилось со многими из них разговаривать, и среди них встречаются самые разнообразные типы. Все они люди современных понятий и идей, старающиеся вылечить русских от их невежества и суеверий. Они верят в образование. Я никогда не встречал, кто бы более энергично занимался этим делом. Где бы они ни были, что бы ни делали, – они всегда поучают, читают лекции, печатают листки. Знаешь ли, мне приходилось видеть газеты, напечатанные на старых обрывках серой бумаги, в какую мясники завертывают свою провизию. Я довольно хорошо выучился русскому языку и читал эти газеты. В них было точь-в-точь то же, что печатали наши забастовщики в Парадизе, с той разницей, конечно, что они пошли гораздо дальше нашего в своей борьбе против всех своих работодателей. Они лучше поняли положение вещей, чем мы.

Последние слова Пола испугали его молодого друга.

– О, Пол, так неужели же ты до такой степени сочувствуешь большевикам?

Пол засмеялся невеселым смехом:

– Я советовал бы тебе побывать на «Фриско», Банни, и поговорить с командою этого транспорта. Они там все – большевики. И офицеры тоже. Я думаю, потому-то они и привезли нас сюда. В Архангельске был ведь настоящий бунт. Или, может быть, ты этого не знаешь?

– Я что-то слышал…

– Сейчас я тебе все расскажу подробно, Банни, так как я там был в это время и все знаю. Большевики – единственная партия в этой стране, которая во что-то верит и члены которой солидарны. И они будут ею управлять, помяни мое слово. И японцы уйдут оттуда, как ушли все мы. Нельзя побить тот народ, в котором все до последнего человека, – как мужчины, так и женщины, – готовы умереть за ту идею, которую они защищают.

– Так, значит, неправда то, что нам говорили о национализации женщин? – спросил робко Банни.

– Боже! – воскликнул Пол. – И ты, и все вы могли это думать?!

– Но как же мы могли знать, что правда и что неправда?

Пол рассмеялся: