Нефть!

Не понадобилось никаких представлений, так как Банни был одним из тех молодых людей, составлявших девяносто процентов всего цивилизованного мира и, может быть, семьдесят – населения Мадагаскара, Парагвая, Новой Земли, Тибета и Новой Гвинеи, которые могли бы с точностью сказать вам количество ресниц глаз Аннабели или нарисовать диаграмму ямочек на ее теле и то направление, по которому текла слеза на ее щеке. Банни видел ее и в роли «дикой» дочери питсбургского стального короля, и в роли любовницы французского короля, элегантной смертью искупающей свои элегантные грехи, и в роли босоногой девочки, жительницы гор, и во многих-многих еще… Все это были безмолвные героини кино. И вот теперь эта безмолвная героиня кино в первый раз в его присутствии заговорила:

– Это мистер Росс – не правда ли? – У нее был тонкий, слегка вибрирующий дискант. – Папа мне очень много говорил о вас. («Папа» был мистер Роско.) Я так рада, что вы приехали, и, пожалуйста, будьте здесь как дома! Делайте все, что вам вздумается, потому что наш дом – «дом свободы»!

Банни эта фраза была знакома, только он не мог сразу вспомнить, была ли она из «Стальных сердец» или же из «Девушки из барского дома».

– А вот и Харв, – сказала хозяйка «Монастыря». – Харв, это Банни Росс. Харви Мэннинг. Мистер Росс в «Монастыре» в первый раз, а потому нужно, чтобы все были с ним очень милы, чтобы ему захотелось опять к нам приехать. Он учится в университете, массу читает и знает все на свете, и мы, наверное, покажемся ему очень пустыми и глупыми.

Харви Мэннинг приблизился медленной, усталой походкой. Говорил он также очень медленно, страшно растягивая слова. Спешить было вообще не в его характере. Он принадлежал к одной из самых старинных фамилий во всей округе, был очень некрасив, лицо его покрывала целая сеть мелких морщин, и Банни совершенно не мог бы сказать, молод он или стар.

– Добрый день, Росс, – сказал он. – Рад встретиться с вами. Между прочим, один из моих дядей очень старается засадить вас в тюрьму и ассигновал на это сто тысяч долларов.

– Неужели? – спросил Банни, слегка смутившись.

– Факт. Он имеет какое-то отношение к этой университетской истории и говорит, что розовые еще хуже, чем красные. Я вас очень искренно жалел.

– Пустяки! – сказал Банни, поняв, что это было одной из милых «шуток», которые скрашивают жизнь всех праздных людей, как молодых, так и старых. – Мой отец истратит двести тысяч долларов и вытащит меня оттуда.

– Нужно будет об этом сообразить. Я думаю, Верн тоже примет в этом участие. Не правда ли, Аннабель?

– Ни один из моих гостей никогда еще не сидел в тюрьме, – отвечала звезда. – Если кто попадает в беду, то тотчас же телефонирует об этом папе, а он в свою очередь – начальнику полиции, и тот его немедленно выпускает на свободу.

Она говорила это совершенно серьезно, без тени улыбки, и Харви Мэннинг заметил:

– Как видите, Росс, у Аннабель очень деловой ум.

IV

Да, в этом скоро убедился и сам Банни: блестящее светило сцены обладало в высшей степени деловым умом. Вся та поэзия и романтизм, которыми любила наделять ее публика, были продуктом фантазии самой публики и отнюдь не была присуща «звезде». Неотъемлемой же ее собственностью являлась миловидная юная фигурка и подвижное лицо; все остальное сделали щедро оплачиваемые директора кино. На создаваемые ею картины она смотрела с чисто практической, деловой точки зрения, и в разговоре о них у нее всегда на первом месте стояли вопросы о стоимости той или другой постановки, о разнице оплаты в Америке и за границей, и говорила она об этом совершенно так же, как если бы дело шло о какой-нибудь нефтяной скважине. Вот почему она так хорошо столковалась с таким деловитым человеком, как Вернон Роско. Золотистые подснежники, росшие по берегам рек, были для него только подснежниками, а для нее – красивыми пятнами на темном фоне ее камина или на заднем плане ее картин.

Но в натуре Аннабели была все же известная доля суровой честности, как в этом убедился Банни. Аннабель желала быть главным образом актрисой, а не любовницей. «Черт побери, – заявлял Верн своим друзьям, – мне стоило восемь миллионов долларов, чтобы сделать королеву кино из этой малютки». И «тридцатилетняя малютка» мечтала о том, что в один прекрасный день ей удастся создать такую блестящую роль, которая даст ей возможность заработать все эти восемь миллионов и отомстить за свою честь. А тем временем она выплачивала ему проценты своими заботами – заботами, которые всех трогали и заставляли относиться к ней с тем почтением, которое удовлетворило бы самые строгие буржуазные приличия. Если нефтяной магнат думал когда-нибудь, что, прижав к своей груди эту звезду кино, он будет вести с ней бесшабашную веселую жизнь, то он горько ошибся, так как он был наиболее опекаемым из всех тех мужчин, о которых принято говорить, что их жены возятся с ними как курица с яйцами.

– Ну, папа, теперь тебе достаточно пить! – говорила нередко Аннабель мистеру Роско за обедом или ужином. – Поставь свой стакан на стол. Довольно!

– Боже мой, беби, да ведь я еще и не начинал!