Нефть!

И опять Банни очутился в прежних мучительных условиях человека, который может только наблюдать за происходящей борьбой, не будучи в силах ни прекратить ее, ни даже смягчить. Бену Райли удалось поступить на место в одном из соседних ранчо, где ему приходилось работать по двенадцать часов в сутки, но это не мешало ему приходить по вечерам к своим прежним товарищам и раздавать им социалистическую литературу, и, разумеется, то горькое, негодующее чувство, которое он испытывал раньше, теперь еще только обострилось, и это чувство разделяли все его товарищи.

Том Акстон был опять в Парадизе и в свободное от своей организационной работы время вел с Полом и Банни долгие беседы. Здесь, в союзе нефтяных рабочих, совершенно так же, как и в рабочем колледже, приходилось решать задачу: что делать с красными? Невозможно было, конечно, образовать большую сплоченную группу рабочих без того, чтобы в этой группе не было социалистов и коммунистов, а между тем они очень затрудняли все дело. Пол был совершенно согласен с Акстоном, считавшим, что самое главное и важное, что требовалось для нефтяной промышленности, – это спасти союз. И на этом рабочие должны были сосредоточить все свои силы, стараясь избегать всякого рода несогласия и разделений. На это социалисты и коммунисты отвечали «хорошо», они «помогут», но надо помнить, что, по мере того как борьба будет развиваться, «хозяева» будут обращаться за помощью к полиции и в суд, и нефтяные рабочие, подобно всем другим, убедятся, что они не могут оставаться вне политики и что им необходимо наложить узду на капиталистическое правление. И в этом сходились и социалисты и коммунисты. Но вопрос был в том, каким образом это обуздание должно было произойти на практике? А едва поднимался этот вопрос, как между двумя партиями – социалистической и коммунистической – начинался разлад, точь-в-точь как это было в семье Мензиса.

«Рабочие промышленного мира», как они сами себя называли, составляли определенную группу людей, недовольных той расшатанностью и той недальновидностью, которые царили в старых союзах. Они образовали свою собственную организацию – «Единый великий союз», в который должны были войти впоследствии все рабочие. Члены этой новой организации были ненавистны всем регулярным лидерам рабочей партии, а газеты выставляли их в образе преступников и злодеев, но когда Банни встретился случайно с одним из них, то нашел, что идеалы этого «преступника» – молодого малого – были совершенно в духе христианских мучеников. А между тем они подвергались, на основании калифорнийского акта «криминального синдикализма», ярому преследованию, и при первом их появлении в том или другом рабочем лагере или в той или другой промышленной организации полицейские имели право их схватить, и достаточно было иметь при себе красную карточку, для того чтобы быть приговоренным к четырнадцатилетнему тюремному заключению. И тем не менее они проникали в Парадиз. Несколько человек перекочевывали с одного холма на другой, заманивали рабочих к себе на митинги, и по вечерам вы могли видеть вдали огни их костров и слышать отдаленные звуки песен, которые они распевали из своих маленьких «красных книжечек песен». Банни находил в этом много романтичного и таинственного, тогда как на его отца, на мистера Роско и на всех заведующих фирмой «Консолидейтед Росс» эти звуки наводили такой же страх, как если бы это рычали свирепые тигры джунглей.

III

Но от всех подобных волнений и огорчений у Банни было теперь новое убежище – «Монастырь». Там ни у кого не было забот, а если даже и были бы, то никто не стал бы взваливать их ему на плечи. «Смотрите на „Монастырь“ как на свой клуб, – говорила Аннабель. – Приезжайте когда хотите и оставайтесь столько, сколько вам вздумается. Наши лошади ждут, чтобы их проезжали, а наши книги – чтобы их читали. А помимо их в вашем распоряжении целый океан – сообразуйтесь только с приливами!» И Банни часто спасался теперь в этом гостеприимном доме. Иногда он заставал там Ви Трейси, а когда ее не было, она каким-то таинственным, неведомым образом через несколько часов оказывалась уже там.