Нефтяная Венера

Наблюдаю за одним плоским, цвета почвы, клещом, который застыл и греет на солнце то один бок, то другой. Изредка клещ меняет положение и потирает лапки. Я сажусь на корточки и осторожно трогаю клеща палочкой. Он опрокидывается на спину, растопыривает лапки и прикидывается мертвым. Выждав некоторое время и решив, что опасность миновала, клещ снова встает и возобновляет прием солнечных ванн…

– Попрощайтесь с усопшим, – тихо произносит могильщик.

Подхожу к гробу, смотрю на Ваню. В веточке, которую он по-прежнему сжимает в руке, что-то изменилось. Не пойму… Ах, вот оно что… Почка, одна почка распустилась. Вот те на… Была почка, а теперь клейкий листочек развернулся… А может, я его просто не заметил тогда…

Я глажу эту руку и покрываю грудь сына сложенным вчетверо лоскутным ковром, тайники которого набиты его сокровищами. Золотые завитушки, бабочки и жемчужины блестят в лучах солнца.

На глаза будто надели очки с толстыми линзами, которые мешают видеть.

Лена поправляет подушку под Ваниной головой. Голова поворачивается набок. Лена поправляет ее, голова не слушается. Она поправляет… гладит нежно Ванины руки. Кладет рядом холст с нефтяной Венерой.

Маша заговорила. После долгого молчания и слез голос у нее выходит хриплый, булькающий:

– Помните… он… Ваня, любит… мы из Интернета… как это по-русски… скачали… на день рождения хотели… хотим подарить… – Маша достала из сумочки новенький мобильный телефон, нажала кнопку. Заиграла «Калинка».

Ах, под сосною, под зеленою,
Спать полож-и-и-и-ите вы меня.

– Хороший звук… полифония… – прибавила Соня.

– Спасибо, – говорю я.

– С днем рождения. Это от нас с Соней, – Маша целует Ваню два раза, по французскому обычаю. Кладет к нему букет сиреневых тюльпанов и телефон.

Аи, люли, люли, аи, люли, люли,
Спать положите-е-е-е вы м-е-еня.

– Может, аллергию запудрить? Нехорошо… – Маша достает из сумочки пудреницу, начинает маскировать пятнышко рядом с Ваниной губой. Ждем.

Соня крестом рассыпает по Ване землю, полученную в церкви. Земля в бумажном кулечке. Кулечек сложен из продуктовой сметы. В глаза бросается «крупа гречневая, 50 кг, 75…» дальше сгиб, всю цену я не вижу. Соня берет икону с Ваниной груди, отдает мне.

– Так положено…

Смаргиваю толстые линзы с глаз, они проливаются и тут же сменяются новыми.

Могильщики забивают гроб. За стуком молотка под крышкой поет хор:

Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода малинка, малинка моя!

Ищу глазами клеща, за которым наблюдал две минуты назад. Тщательно рассматриваю землю на том месте, где он грелся на солнышке, вглядываюсь в каждую травинку. Тщетно. Вытираю глаза, хватит раскисать, надо отыскать клеща. Не можем ведь мы так расстаться, не попрощавшись. Сажусь на корточки, прочесываю каждый сантиметр зорким взглядом. Клеща нигде нет.

Рядом лежит временная доска Джорджа Сазонова и в который раз выкопанные урны с родителями, ждут, когда их снова зароют. Рыжая рассыпчатая земля глухо стукается о гроб.

«Калинки» не слыхать.

– До встречи, – шепчу я. Могильщики ловко утрамбовывают стенки холмика, как детки утрамбовывают куличики в песочнице.

Чувствую каплю на лице. Одну, вторую.

– Дождь, – рассеянно говорит Соня, выставляя ладонь. Капли падают все чаще. Совсем невесомое облако посреди ясного неба разражается настоящим ливнем.

Я завожу свой танк и двигаюсь прочь. Меня никто не окликает. А может, и окликают, я не слышу…

Ваня, обещаю больше не материться, не буду портить карму… Обещаю молиться и защищать красоту… Когда-нибудь мы обязательно станем нефтью… Будем плескаться и булькать в подземных пещерах. А через миллионы лет нас отыщут, протянут к нам трубы-соломинки и высосут, как сок из стакана. Мы будем катиться по трубопроводам жирным, густым потоком. Нас переработают в бензин, мы сгорим, превратимся в облачко выхлопных газов, взлетим в небеса, и там нас вдохнет сам Господь…

Спасибо, что ты у нас был, Ваня, спасибо, что ты у нас был, спасибо, что ты у меня был… Господи, спасибо, что Ваня у меня был… Это ведь совсем не наказание было, Господи… Спасибо, Господи, за Ваню! Спасибо за Ваню! Спасибо и до встречи, Господи…

* * *

Город оживился, весенне-предновогодняя суматоха последнего рабочего дня. Жители снуют туда-сюда, точь-в-точь букашки в земле. Прячась от капель, топ-менеджеры забегают в рестораны, девушки в лосинах – под козырьки автобусных остановок. Милиционеры запрыгивают в свои просевшие «шестерки». Золотозубые старухи раскрывают зонты: только они предусмотрели перемену погоды.

Дождь постепенно переходит в снег. Сначала мелкие, а потом крупные влажные хлопья валят с неба. Они накрывают набухшие почки, расцветшие одуванчики и маргаритки, сочные газоны, клумбу незабудок, серый автобус с красными шторами, спящего беспризорника. Проходя яблоневую аллею, замечаю, что снег на ветвях очень похож на белые пионы. Яблони расцвели белыми снежными пионами.