Нефтяная Венера

Ваня… у тебя же завтра день рождения… а у меня сегодня… мы сестер в гости позвали…

На сало прилетает одна бледно-зеленая синица. Вертит маленькой головой, клюет.

Чем бы заняться… Чищу обе пары Ваниных ботинок… У него всего две пары. В шестнадцать лет мальчику хочется хорошо одеваться, а у Вани всего две пары каких-то пенсионерских ботинок.

Вань, а ведь я уже решил жить с тобой долго-долго. Сдали бы квартиру, появились бы деньги… Столько всего я хотел тебе показать, подарить.

Мое лицо само собой искривляется. Чувствую себя переполненным тазом, который может расплескаться от малейшего движения.

Иду в ванную, открываю краны, чтобы не было слышно. Хотя кто теперь услышит?.. Все равно, не могу в тишине! Как будто в одиночестве, а вода – хоть какой-то звук…

Слез появилось как-то сразу много, совсем ничего не вижу из-за них, а еще из носа течет. Вытряхиваю остатки медного купороса в ванну. Раздеваюсь, залезаю туда.

– Ваня, ты опять меня обманул… Сначала явился некстати, а теперь вдруг… так нельзя, без предупреждения… Ваня…

Сижу в ванне, смотрю в одну точку и качаюсь, как молящийся еврей. Синяя горка расходится, окрашивая собой воду.

– Прости меня, пожалуйста… Прости меня, Ваня… Мне никто не нужен, кроме тебя, Ваня… Какие нормальные дети?.. Что мне делать с другими детьми, Ваня?.. Раньше я хотел нормальных, здоровых детей. А теперь… на что они мне?.. Ты меня любил таким, какой я есть, а нормальные дети вырастут и станут относиться ко мне как я относился к родителям. Будут стыдиться меня, будут ждать, когда я освобожу им место для жизни…

Мама, папа, мама, папа, простите меня… как все по-дурацки получилось… Как все нелепо получилось!..

Вытираю глаза, тут же натекают новые слезы, я их вытираю, они натекают…

На белом потолке выступили капли. Значит, жарко… Ах да, я ведь включил горячую воду… На кафельных стенках тоже капли. Черчу пальцем полосы. Кроме звука льющейся воды, ничего нет. Методичный, ровный звук. Он нарастает.

* * *

В день Ваниного шестнадцатилетия мы отправились его хоронить. Перед выходом я вытащил из ванны затычку, и остатки синей воды свинтились в трубу.

В морге, в зале для прощаний по полу катаются комья пыли. Зал высокий и узкий, как колодец. На стенах толстые занавеси из блестящей синтетической ткани. Ваня в гробу. Холодно.

– Красивый какой… – говорит Маша.

– Аллергия выскочила, суши переели… – оправдываюсь я, как все родители, которым кажется, что их детей перехваливают.

Едем по утреннему городу. Люди толкутся возле магазинов и елочных базаров.

Подъехали к церкви. Сестры пошли предупредить. Я остался в машине с Ваней. Он не любит одиночество.

Рассматриваю гроб, он весь украшен манжетами и кружевами. Этакий франт с широкими плечами и узкими бедрами.

В церкви ждет Лена. Трогает меня за руку, темных очков не снимает. Я виновато улыбаюсь.

Отпевание. В левой руке свеча, тыльной стороной правой вытираю нос. Платка у меня нет, не могу я к платкам привыкнуть. Когда слышу шорох со стороны двух поющих заупокойную молитву старушек, крещусь. Они, когда крестятся, шуршат шалями, вот я по звуку и ориентируюсь. Пока крещусь, из носа успевает натечь. Утираюсь. Крещусь. Утираюсь…

Старушки прекращают петь.

– Что, все? – строго спрашивает Соня.

– Все… – отвечают старушки.

– Что-то мало.

– Как мало? По канонам, – обиженно бурчат старушки.

– Тогда мы просто постоим.

Маша хлюпает носом. Любуемся Ваней. Его волосы причесаны гелем, как у мальчика из хорошей семьи. Я никогда его так не причесывал.

Выносим гроб из церкви. Я держу со стороны головы, Соня с Машей у ног. Лена просто идет рядом. Когда Ваня родился, он был таким крошкой, а теперь вон как вымахал. Раз в десять увеличился. Совсем большой… Старушки поставили ему на грудь иконку. Она обращена к Ваниному лицу, а значит, и ко мне. Христос с глянцевой бумаги смотрит прямо мне в глаза. Я смотрю на Христа.

Охранник в воротах кладбища громко спрашивает:

– Соловьев?

– Да, – отвечает Соня.

«Кто такой Соловьев? Почему Соня ответила “да”? – недоумеваю я. – А… Соловьев – это Ваня, у него ведь фамилия Лены, еще с больницы осталась…»

Губы у Вани такого цвета, будто он черники объелся. Кое-где осталась помада. Ресницы длинные. Раньше я этого не замечал. А нос совсем как у меня, и брови… и волосина эта на подбородке…

Протискиваемся мимо летчиковой ограды. Под ногами мокрые листья, можно поскользнуться.

На влажной земле кое-где проросла травка, поднявшая старые листья, хвою и шишки. В травке блестит шуруп. Под скамеечкой краснеет яичная скорлупа, оброненная на какую-то давнюю Пасху.

На земле происходит движение. Кажется, что это галлюцинации, но, присмотревшись, понимаю: это множество жучков, паучков и муравьев снуют туда-сюда, оживившись на солнце.