Неглубокая могила

— Полагаю, Джозеф, ты прав, — пробормотал Врачеватель Души. Закрыв глаза, он произнес нараспев: — «Потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальства, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных». — Открыв глаза, он обнажил в усмешке крепкие белые зубы: — Послание к Ефесянам, глава 6, стих 12.

Курц до сих пор не мог прийти в себя.

— Боюсь, мне придется сразиться как раз с плотью и кровью, а также с властями и мироправителями.

— Ага, — протянул Врачеватель Души, — ты сразишься с пожирателями дерьма из клуба «Сенека».

— Но я до сих пор понятия не имею, с какой стороны подступиться к Малькольму Кибунту, — задумчиво произнес Курц.

Чернослив открыл глаза.

— Какая книга из моего списка понравилась тебе больше всего, Джозеф, но при этом оказалась самой непонятной?

Курц на мгновение задумался:

— Наверное, самая первая. «Илиада».

— Возможно, решение ты найдешь как раз в этом повествовании, — сказал Чернослив.

Курц не сдержал улыбку:

— Значит, если я построю большую лошадь и спрячусь в ней, Малькольм со своими дружками сам вкатит меня в клуб «Сенека»?

— «О seculum insipiens et inficetum», — сказал Чернослив и не стал переводить.

Врачеватель Души вздохнул:

— Сейчас он процитировал Катулла[11]. «О глупый и безвкусный век». Когда Фредерик становится таким, я вспоминаю замечание Терен-ция: «Ill solus nescit omnia». «Лишь он один ничего не знает»[12].

— Вот как? — встрепенулся Чернослив, открыв слезящиеся глаза и обратив их безумный взор на Врачевателя Души. — «Nullum scelus rationem habet...» — Он указал на Курца. — «Has meus ad metas sudet oportet equus...»

— Вздор, — возразил Врачеватель Души. — «Dum abast quod avemus, id exsuperare videtur. Caetera, post aliud, quum contigit, illud, avemus, Et sitis aequa tenet!»

Чернослив перешел на что-то похожее на древнегреческий и сорвался на крик.

Врачеватель Души ответил ему, судя по всему, на древнееврейском. Забрызгала слюна.

— Благодарю за ужин и приятную беседу, господа, — сказал Курц, направляясь к низкому проему.

Теперь двое философов спорили уже на совершенно непонятном языке. Они начисто забыли о существовании Курца.

Курц вышел.

Глава 30

Курц поставил свою машину рядом со старым ржавым пикапом Дока. Снег усилился, и силуэты зданий терялись на фоне почерневшего неба. Курц положил маленький револьвер 38-го калибра в карман пальто, проверил, что в другом накладном кармане лежит коробка с патронами, и прошел по черному скользкому асфальту стоянки к зияющей пасти заброшенного сталеплавильного цеха.

Войдя в распахнутые ворота, он сразу же почувствовал что-то неладное. Все выглядело и пахло как обычно: холодный металл, остывшие открытые печи, огромные тигели, смутно темнеющие под потолком гигантскими половниками, горы шлака и известняка, лужицы тусклого света под редкими лампами и светящийся вдалеке центр управления Дока, поднявшийся на тридцать футов над полом, — и все же определенно что-то здесь было не так. У Курца волосы на затылке встали дыбом, а по спине пробежали холодные мурашки.

Вместо того чтобы пойти напрямую по открытому пространству между угольно-черными грудами шлака, Курц пригнулся и бросился бегом к лабиринту ржавых механизмов, нагроможденных справа. Сжимая в руке револьвер, он затаился за невысокой железной перегородкой.

Ничего. Все неподвижно. Никаких звуков. Ни даже тени движения.

Некоторое время Курц стоял на месте, переводя дыхание и убеждаясь, что его не видно ни с какой стороны. Он не мог сказать, что именно его спугнуло, — но как раз умение обращать внимание на подобные мелочи позволило ему продержаться в тюрьме одиннадцать с половиной лет, причем большую часть срока за его голову была назначена награда.

Держась в тени, Курц стал медленно пробираться к центру управления. У него мелькнула было мысль броситься к выходу и добежать до «Бьюика», но для этого потребовалось бы пересечь открытое пространство. Если выяснится, что все в порядке и Док ждет его наверху, Курцу, возможно, будет неловко за свое мелодраматическое поведение, но он предпочитал смущение пуле в голове.

Курц двигался по периметру огромного пустынного зала, приближаясь к центру управления короткими перебежками ярдов по пять, а то и меньше, все время укрываясь за грудами труб и тавровых балок или полуразобранными механизмами. Он оставался в иссиня-черных тенях и не подставлял себя под огонь из более темных мест. И почти не производил шума. Так Курц смог преодолеть две третьих расстояния, но, когда он дошел до конца ряда станков, до стальной лестницы, ведущей в центр управления, оставалось еще шестьдесят или семьдесят футов открытого пространства.