Неигра

В бесконечности пустого пространства и времени Танька не знала, что сталось с Дроссельмейером. Она бродила по безлюдным улицам, и видела дома без огней – дома, где не было Дроссельмейера. Она запуталась в троллейбусных проводах.

… И заметила, что стоит под самым домом своего воспитателя. Обогнула парикмахерскую, вошла во двор, стала искать его окно. Оно светилось! Танька мысленно поднялась, позвонила. Открыла хмурая соседка в грязном фартуке. «Кукольник? К нему четыре звонка». Соседка хмыкнула и ушла.

Таня приоткрыла заветную дверь. Дроссельмейер бросился ей навстречу, заулыбался, засуетился, поцеловал нежно, как дедушка-саламандра. Угостил чаем с вишневым вареньем. У него теперь прекрасный пузатый чайник, и он позволяет мешать чай сколько угодно и оставлять варенье на блюдце!

– Все просто, – объясняет Дроссельмейер, – если любить и жалеть.

Какое счастье царит в настоящем мире!

Танька стояла под окном Кукольника. Она боялась подняться – без спросу.

«Степной волк» оказался скучнее учебников. Танька очень старалась, но одолела всего несколько страниц. А учебники, в свою очередь, не могли сравниться с книгами-кубиками, но Танька их всё же читала. Она пересказывала содержание учительницам, это было очень просто. Так просто, что непонятно, почему всё это называется «учёбой» и за это награждают «хорошими оценками». Она не знала сама, училась ли ради похвалы воспитателя или чтобы окончательно убедиться, что все это – пустое.

Настоящие ее мысли разительно отличались от заученной премудрости – учебники как будто повествовали о реальном мире, но не всерьез. Настоящие мысли отличались еще и тем, что их невозможно было высказать вслух – и не только в школе, но даже своему отражению в зеркале – они плохо перекладывались на слова. Тане неинтересно было, отчего растения зеленые, хлорофиллом они покрашены или акварелью, она думала о том, что растения, наверное, живут надеждой. Что они знают о терпении, о чудесной силе, но, главное, о своей правоте – совсем уже неминеральном веществе, питающем их и вселяющем нецветочные настроения.

Разумеется, растения знают истину молча, а иначе она не была бы истиной, не была бы очевидной. Растения изъясняются видом листьев, силуэтом стебля, оттенком, иногда кричащим средь сумеречного луга – и все.

– У него бледный вид, – говорил дедушка-саламандра про растеньице, которое Дроссельмейер когда-то назвал «араукарией».

И Танька чувствовала себя связанным с домашним цветком пониманием. Об истине, которая в немоте, шумят пригибаемые водным потоком кроны деревьев, или тучей прижатые к самой земле ломкие колосья, шуршат осенние, сморщенные, несомые неведомой силой невесть куда листья. У всех у них внутри, под корой, под оболочкой, там, где молочко у одуванчиков, живет знание.