Неистощимая

И вот когда сегодня утром на полигоне зашла речь об институтских собаках, что, мол, непременно собаки задействованы в охране здания, Цветков взял и не распылил, нет, а просто-тки вылил на себя остатки Ц-08–66б, еще и мыслью не успев догнать, что препарат лишит обоняния любую собаку, он прежде о вспомогательном Ц-08–66б как об антисобачьем препарате и не думал вовсе. Да-с! А тут при словах «собаки учуют» вдруг встал, сунул руку за пазуху, достал запаянную десятимиллиграммовую ампулу, одним движением безо всякого надреза обломал головку и вылил половину себе на красные патлы, а половину за горло и даже рукою растер там, на горле, резкую влагу.

– Не учуют, блин, – великолепный сказал Цветков, прекрасно понимая, что занимается блефом и может подставить товарищей, но оказавшись не в силах поступить иначе. – Не учуют! Видали, блин? – он повертел пустой обломанной ампулкой.

Впрочем, у нас есть еще одно предположение, почему собака не учуяла Цветкова. Вряд ли противовшивый препарат действует на собачье обоняние. Дело в том, что соответствующим службам выдавалось не по сто, а по триста, а при выходе в наряд – и по четыреста грамм, поэтому от топочущих и гогочущих охранников шел такой водочный дух, что даже какой-нибудь акуле, плыви она тут в цветковском коридоре, – а акулы, дорогие мои, чуют запахи за несколько километров, – даже акуле не удалось бы сейчас учуять Цветкова.

И теперь Цветков медленно, с каждый шагом прислушиваясь, подошел к бывшей своей лаборатории. Наборная замковая панель на двери оказалась замазана какой-то застывшей гадостью, из которой выходила проволочка с пломбой. Цветков задумался лишь на мгновенье. Его, конечно, инструктировали перед делом – как в каком случае поступать, но, честно вам признаемся, дорогие мои, весь инструктаж сейчас вылетел из цветковской головы начисто. В такие минуты самое лучше – положиться на интуицию, на подсказки – кого? Бога, своего собственного alter ego? – на внутренние положиться подсказки; люди, бывало, и – чаще всего – погибали при этом, но случалось, что иногда и находили решение; всяко бывало. И Цветков вытянутым пальцем попробовал тонкую пленочку, залившую панель – не пружинила! Пленочка вдавливалась, не пружинила! Бездельники, охранявшие здание, все делали спустя рукава. Пальцы сами помнили движения, Цветков даже глаза прикрыл, чтобы не ошибиться и полностью довериться мышечной памяти – сквозь заливку набрал, точнехонько попадая по кнопкам, код – 8831. Замок оглушительно – показалось в полной тишине Цветкову – оглушительно щелкнул, всосал в себя двойной язычок, и дверь сама, подтолкнутая пружиной доводчика, приоткрылась. Электропитание даже не отключили, козлы охранительные! Открылась дверь!

Заранее вам скажем, дорогие мои, что сезам в лаборатории работал все-таки не так, чтобы слишком хорошо, и вслед за бочком втершимся в лабораторию Цветковым сам не закрылся, оставив щелочку. А Цветков, у которого кровь стучала в ушах, как ковальный молот в металлургическом цеху, Цветков дверь-то за собою запереть забыл. Хорошо это вышло или плохо, вы уж решайте сами по последующим обстоятельствам. Сейчас все расскажем.

Но прежде, дорогие мои, очередное признание. Состоит оно в следующем: профессор Константин Константинович Цветков, сам не зная зачем, накануне закрытия своей лаборатории совершил тяжкое – мы не шутим – тяжкое должностное преступления. Врать не станем, потому что мы никогда не врём – Костя вовсе не прозревал будущее и зачем сделал то, что сделал, мы не знаем. А чего не знаем, того, значит, как уж не раз мы говорили, того не ведаем. Да он, повторяем, и сам не знал, зачем. Вздорный он был человек, Цветков. Сейчас Цветков явился на прежнее место службы, чтобы преступление свое усугубить невероятно.