Неистощимая

Что уж сейчас-то, почти через сто пятьдесят лет после столь скрупулезно изложенных нами событий, пытаться оправдать или осудить Ивана Сергеевича Красина? Мы таковою прерогативой не обладаем – брать на себя вынесение вердикта. Мы готовы, как всегда в нашем правдивом повествовании, выступить в роли незваного адвоката. Ну, мы сами себя позвали. И любой автор, кстати тут сказать, даже в измысленном судебном процессе, ни в какой иной роли, кроме как в роли адвоката, выступать не может, ибо такова сама суть авторского ремесла. Если же вы, дорогие мои, однажды обнаружите, что автор выступает в качестве там свидетеля… тем более свидетеля обвинения… или, упаси Боже, в роли прокурора… в состязательном-то процессе… случаются у нас состязательные процессы с выслушиванием сторон?.. или не ровен час, в роли судьи выступит… если, говорим мы, однажды такая странность обнаружится, смело выносите сами свой вердикт – читательский, в том, что автор сей автором не является и являться не может по определению. Не может! Автор всех своих героев всегда оправдывает. Ну, это так, в сторону, да, в сторону.

Наша же адвокатская речь в настоящем повествовании сводится к обращению внимания вашего, господа присяжные, что все свершенное господином… впрочем, что это мы… свершенное товарищем члена Красиным Иваном Сергевичем совершено было во имя любви. А во имя любви, по нашему скромному разумению, можно сделать все, что угодно. Вот все, что угодно. Хоть зарезать.

А вы, может, подумали, что, говоря о свершенном, дескать, Красиным, мы имели в виду произошедшее с ним в деревне? Вроде бы, дескать, измену возлюбленной? Нет, не-ет, дорогие мои. Тем более, что с тою женщиной в Kатином платье не все так просто. А вот мы вам расскажем.

Вынеся князя Глеба из клиники Полубоярова на руках, Красин свистнул извозчика и, понимаючи, что в иную какую клинику старика везти невозможно, поскольку оттуда его немедленно же вернут в клинику прежнюю, Красин повез его к себе на квартиру, собираясь приватно вызвать туда знакомого врача. Глеб Глебович тяжело дышал, глаз не открывал, но, вне всякого сомнения, оставался жив. Из уголка его искривленного рта, как и из уголков обоих глаз, сочилась мутная влага.

И об заседании Главбюро, где, несомненно, ожидали его, Красина, возвращения – на минуточку он вышел-то – и вообще обо всем позабыл Красин и тем самым изменил ход истории российской – ну, разумеется, так, как она, история, здесь нами излагается. Вы не диссертацию читаете, дорогие мои, а роман! Да-с, не диссертацию! Нет, не диссертацию! Роман!

Когда Красин усаживал старика в пролетку, двое служителей подошли было, один даже успел произнести: «Это… господин… строго возбраняется…». И тут же и третий подошел от дверей, чрез которые только что прошел Красин с князем Глебом Глебовичем Кушаковым-Телепневским, артиллерии поручиком, на руках.

Вы уж наверняка ожидаете, что Красин наш со всеми этими троими обошелся чрезвычайно жестко… Но нет. Помните, мы вам говорили, что такие глаза в тот момент были у Красина, что никто не решился его остановить? Красин только взглянул, трое стражей тут же повернулись и молча отправились по местам своим. Вот только так и можно совершенно запросто выйти из сумасшедшего дома. Мало ли, вдруг вам, дорогие мои, когда понадобится?

У красинского парадного нервно прогуливалась туда-сюда женщина в сером летнем пальто и синей шляпке с черным пером. На цокот копыт она оглянулась, на струне находящийся Красин мельком взглянул ей в лицо, тут же помимо себя, помимо всех произошедших с ним событий, конечно, узнал, он же память-то еще не потерял, Красин-то наш, он хотя и находился сейчас на ооочень, значит, сильной струне, все равно оставался огурцом.

Это была нынешняя и, добавим мы, последняя альфредка красинского хозяина Визе, впустившая Красина к Визе в кабинет. Ну, что у Красина произошло с Визе, мы вам рассказывали.

Альфредка подскочила к пролетке, словно бы собиралась помогать Красину нести Глеба.

– Иван Сергеич!

– Будьте добры, достаньте у меня из кармана деньги, вот здесь, – поворачиваясь к ней боком, довольно неприятным тоном попросил Красин, но та не то, что помогала, а только вдруг пошла вся багровыми пятнами по лицу и молча стояла, как столб, сжимая сумочку.

– А! С вами со всеми! – совсем уж мерзким голосом произнес Красин, перехватил одною левой рукой почти невесомого старика, правую руку сунул в карман, вытащил горсть мелочи и высыпал в руку извозчика. Тот обомлел от этакой щедрости – инда от желтого ведь дома доставил господ! – и даже не нашел благодарственного слова, только поскорее, пока умалишенный бородач в сознательность не возвернулся, хлестнул по лошаденке и уехал.

Красин понес князя Глеба по лестнице, альфредка все так же молча потопала следом, ее каблуки издавали на ступенях цокот, какой издают лошадиные подковы. Красин оглянулся пару раз, но ничего не сказал.

В квартире Красин положил привезенного на софу в гостиной, прикрыл до подбородка пледом и отпер бюро.