Неистовые ревнители. Из истории литературной борьбы 20-х годов

6 февраля 1930 года конференция МАПП рассмотрела заявление В. Маяковского, и поэт был единогласно принят в члены РАПП. Рядовые писатели пролетарской литературной организации были по-настоящему рады приходу в их ряды поэта революции. Но руководители организации все еще не считали Маяковского чисто пролетарским поэтом. Он еще должен был пройти испытательный срок, чтобы освободиться от «груза привычек и ошибочных воззрений» на поэзию. Трагическая смерть поэта была расценена рапповцами как доказательство их правоты в оценке Маяковского. На поэтическом производственном совещании (январь 1931 г.) в докладе «За художественное качество» Авербах заявил, что в период наступления социализма от Маяковского потребовалось «подлинное и окончательное выкорчевывание корней капитализма во всем его личном существе. Тяжесть самопеределки увеличилась: пролетарское искусство требовало не плакатного воспевания революции, но органического участия в ее практике, творчески органического служения… Не случайно Маяковский покончил счеты с жизнью именно тогда, когда в нашей стране произошло обострение классовой борьбы, когда мы подошли к завершению фундамента социализма»[399] (везде подчеркнуто Авербахом. – С. Ш.). Критикуя Троцкого за то, что тот утверждал, будто Маяковский не мог слиться с пролетарской поэзией, Авербах сам пришел к тем же выводам.

Подобное отношение к Маяковскому и привело комфракцию секретариата РАПП к принятию на своем заседании от 17 апреля 1930 года, через три дня после смерти поэта, решения, в которое нашему современнику трудно поверить и которое еще труднее понять. Вот выписка из протокола о статье Зонина в «Правде»:

«Поставить т. Зонину на вид за то, что его статья, пытающаяся противопоставить Маяковского основной группе писателей-коммунистов и объявить творческий метод Маяковского образцовым для пролетарской литературы, является политически ошибочной»[400] (подчеркнуто нами. – С. Ш.).

За два дня до этого решения в редакционной статье «Правды» было сказано примерно то же самое о творческом методе Маяковского, что и в статье Зонина. «Умер большой революционный поэт, умер мастер писательского цеха, неутомимый каменщик социалистической стройки.

Его жизнь, его литературная деятельность были посвящены выполнению этой трудной задачи, большевистскому «оборудованию» нашей планеты. Его книги – «все сто томов моих партийных книжек» – еще послужат пролетариату и Коммунистической партии в той борьбе, которую мы ведем. И пусть памятником ему будет «построенный в боях социализм»[401].

Пройдут годы. Смешными и непонятными окажутся попытки рапповцев отгородить Маяковского от народа. А. В. Луначарский, всегда высоко ценивший Маяковского и в меру сил защищавший его, сказал в годовщину смерти поэта: «Не все мы похожи на Маркса, который говорил, что поэты нуждаются в большой ласке. Не все мы это понимаем и не все мы понимали, что Маяковский нуждается в огромной ласке, что иногда ничего так не нужно, как душевное слово»[402].

Не ласку, а глухое непонимание и вражду встречал Маяковский со стороны руководителей РАПП, И это крайне болезненно воспринималось великим поэтом и отрицательно сказывалось на его работоспособности.

А. Фадеев разделял взгляды рапповцев на поэзию Маяковского. Тому есть много подтверждений. Фадеев присутствовал на злополучном заседании комфракции секретариата РАПП и поддержал ее решение. Ю. Либединский в своих воспоминаниях о Маяковском писал: «Нам, – об этом мы впоследствии не раз вспоминали с Фадеевым, – агитационные стихи Маяковского казались однодневками, которые, исполнив свою непосредственную политическую задачу, тут же умрут… Нам казалось тогда, что Маяковский, подчеркивая в пьесе «Клоп» проблемы разоблачения сегодняшнего мещанства, преувеличивал и что с мещанством навсегда покончено»[403]. Через много лет сам Фадеев признает свои заблуждения в оценке одного из самых знаменитых произведений поэта: «Я помню, как в десятую годовщину Октябрьской революции (а сейчас нам предстоит тридцатая!) Маяковский пригласил небольшую группу литераторов к себе на дом и впервые читал поэму «Хорошо!». Надо сознаться, что даже мы, выходцы из демократических низов, в известной мере тоже зачинатели советской литературы, не сразу поняли все величие и значение этой поэмы. Мы подошли к ней с узко литературной точки зрения. Нам не понравилась ее декларативность. В этой поэме, перед десятой годовщиной Октября, когда страна жила еще тяжело, когда стране было трудно, Маяковский говорил о ней, как о стране, уже утвердившей новый строй жизни. Он говорил о своей связи с Советской родиной. Теперь, спустя двадцать лет, эта поэма звучит во весь голос, и много из того, что было в ней только предвосхищено, осуществилось. Поэма «Хорошо!» была поистине пророческой»[404].