Неизбежное. Сцены из русской жизни 1881 - 1918 гг. с участием известных лиц (СИ)

Нахлобучив на лоб шляпу и подняв воротник плаща, Чехов шёл к своей даче. Пенсне то и дело запотевало, - чтобы протереть его, приходилось брать саквояж с медицинским набором под мышку и, держа пенсне в левой руке, правой лезть в карман за платком. Скоро платок намок и сквозь пенсне было видно теперь, как сквозь мутное немытое стекло в вечерних сумерках. Чехов снял его и сунул в карман, после чего пошёл медленнее, вглядываясь в дорогу под ногами. Его сапоги и длинные полы макинтоша были забрызганы ошмётками бурой грязи, которая удивительным образом появилась повсюду и совершенно поглотила чистую и ровную ещё утром дорогу. Сапоги скользили, пару раз он оступился и едва не упал; его спас саквояж, которым он балансировал, как эквилибрист в цирке.

Дождь всё усиливался. Когда Чехов добрёл, наконец, до поворота на дачу, он увидел, что какая-то повозка стоит перед воротами, и с ужасом подумал, что это снова за ним и надо будет ехать к больному. Но тут раздался крик возницы: "Давай, кляча дохлая! Чего встала?!" Повозка дёрнулась, развернулась и, переваливаясь на ухабах, медленно стала удаляться. Чехов вздохнул с облегчением: кто приехал в гости, - значит, если сегодня чёрт не дёрнет еще кого-нибудь заболеть, что будет слишком жестокой шуткой судьбы над промокшим и уставшим доктором, можно будет провести вечер дома...

- А, вот он, прибыл, лёгок на помине! Ну, здравствуй, Антоша Чехонте! - крепкого сложения мужчина с запорожскими усами схватил вошедшего на веранду Чехова, обнял и расцеловал.

- Дядя Гиляй! - рассмеялся Чехов. - Как всегда, громогласен и силён.

- Полегче с ним, Владимир Алексеевич, у него грудь слабая, - сказала Евгения Яковлевна, улыбаясь и покачивая головой.

- Ничего, пусть обнимутся. По-нашему, по-русски, - крякнул Павел Егорович.

- Ох, Гиляй, ты меня задавишь, - Чехов с трудом высвободился из его объятий. - Я человек хилый, болезненный, типичный продукт нашего времени, а тебе жить бы в эпоху былинных богатырей или казацких атаманов... Вы знаете, где я первый раз его увидел? - обратился он к родителям. - В Русском гимнастическом обществе. Селецкий меня и брата Николая записал в учредители... Так, для счёта... И вот захожу туда и вижу, как посреди огромного зала две здоровенные фигуры в железных масках, нагрудниках и огромных перчатках изо всех сил лупят друг друга по голове и по бокам железными полосами, так что искры летят - смотреть страшно. Любуюсь на них и думаю, что живу триста лет назад. Кругом на скамьях несколько человек зрителей. Сели и мы. Селецкий сказал, что один из бойцов - Тарасов, первый боец на эспадронах во всей России, преподаватель общества, а другой, в высоких сапогах, его постоянный партнер - поэт и журналист Гиляровский. Селецкий меня представил им обоим, а Гиляй и не поглядел на меня, но зато так руку мне сжал, что я чуть не заплакал.

- Между прочим, ты до сих пор числишься в членах гимнастического общества, твоя фамилия в списках напечатана, - расхохотался Гиляровский.

- Смейся, смейся! - сказал Чехов. - Как тогда вы с Тарасовым хлестались мечами! Тамплиеры! Витязи! Никогда не забуду. А ты и меня в гладиаторы!.. Нет уж, куда мне!.. Да и публика у вас не по мне, одни богачи: Морозовы, Крестовниковы, и сам Смирнов, водочник.

- Нет, публика у нас простая - конторщики, приказчики, студенты, - возразил Гиляровский. - Это - люди активные, ну, а Морозовы, Крестовниковы, Смирновы и ещё некоторые только платят членские взносы.

- Как я! - усмехнулся Чехов. - Значит, мы мертвые души? Люди настоящего века... А придёт время, будут все сильными, будет много таких, как ты и Тарасов... Придёт время!.. Да только мы до этого не доживём, - внезапно добавил он, грустно и спокойно.

Павел Егорович насупился, а Евгения Яковлевна опять смахнула слезу.

- А к вам с подарками, - громко пробасил Гиляровский и подтащил к столу огромный мешок, в который можно было бы спрятать человека. - Где я только не был - на Волге, на Дону, в кубанских плавнях, в терских гребнях. Вот вам гостинцы с родных краёв: копчёный гусь, сало, две бутылки цимлянского с Дона да шемайка вяленая с Терека, да арбузы солёные.

Все Чеховы снова заулыбались.

- А, с Дону, родное, степь-матушка! - сказал Антон Павлович, с наслаждением вдыхая запах гуся, сала и арбузов.

- Помнишь, как мы арбузом городового напугали? - подмигнул ему Гиляровский.

- Как так? - удивился Павел Егорович.