Неизбежность

Та, западная, война продолжала догонять нас и здесь, на Востоке, накануне новой войны. По-разному догоняла. Геннадия Базыкова настиг Указ о присвоении звания Героя. Геворка Погосяна настигло сообщение: в ташкентском госпитале от фронтовых ранений скончался старший брат Арташес. Молчаливый, сдержанный Геворк ушел в степь и плакал там. Воротился с покрасневшими глазами, пряча взгляд. Я ничего не сказал ему, легонько обнял за плечи и тут же отпустил. И та война, и эта, восточная, навечно засядут в нас так или иначе — чаще горем, чем радостью. И та война, и эта война сплавятся в одну Войну. Мы — клейменные Войной. Навсегда клейменные.

У себя в палатке при свете «летучей мыши» я досмотрел дивизионку. Газета была лишь двухполосная. На второй странице — заметки о партийной и комсомольской работе, союзная информация, фотография дважды Героя Советского Союза майора Владимира Лавриненкова, лично сбившего тридцать пять немецких самолетов и одиннадцать — в группе. Вот ас так ас! И улыбается славно, широко, по-русски. А половина страницы отдана под раздел «На досуге»: кроссворды, чайнворды, шарады и — знаете ли вы, что первые оперы, «Дафна» и «Эвридика», написаны композитором Пери и поэтом Ринуччини, что свои первые статьи Писарев напечатал в «журнале для взрослых девиц» «Рассвет», издававшемся в Петербурге, Писареву в это время было восемнадцать лет, что в жарких странах встречаются деревья из семейства пальмовых, на которых растет плод, похожий на капусту, — очень вкусный, полезный и питательный. Ну и так далее.

Кроссворды и шарады, наверное, занятные, и про первые оперы знать небесполезно, только вот времени для досуга у нас практически нет: за день так намотаешься, что скорей бы завалиться на боковую. Разве что в последние денечки дышим повольготнее, да и то хватает забот. Так что не сердитесь, синьор Ринуччини, если я не знал о вас до сих пор. Извините заодно, если я вас забуду назавтра: другим занята голова... Отдав дивизионку ординарцу Драчеву — на раскур, — я надумал разуваться. Не стянул сапога, как услыхал из угла, где Драчев передвигал котелки (обожает погреметь своим хозяйством):

— Оно, конечно, звездочка Базыкову потребственна не так сейчас, как опосля, когда мирная житуха затвердится прочно, без заднего хода. Почет будет и продвижение по работе, по службе, кем он там будет...

Я бы мог сказать ординарцу что-нибудь резкое. Но говорю спокойно:

— При чем здесь поблажки и выгоды? Награды свои мы зарабатывали не ради выгод...

— Э, товарищ лейтенант, красивые слова! В гражданке надоть пробиваться. А у кого на грудях звезды-ордена, тем, понятно, будет ловчей...

И опять я сдерживаюсь, говорю мягко, убеждающе:

— Ты не прав, Миша! Никому не надо будет пробиваться. Фронтовиков и так не оставят без внимания.

Драчев не поддерживает дискуссии, но котелками гремит. Я тоже умолкаю, кряхтя, стаскиваю второй сапог. В то, что я сказал, верю. Нас не оставят без ласки. Не оставят...

В дискуссию о значении в послевоенной, «без заднего хода», жизни фронтовых наград ни Петров, ни Иванов, ни Колбаковский не встряли. Возможно, оттого, что у лейтенантов никаких правительственных наград нет, а у старшины — единственная медаль «За отвагу». Нет, все-таки Драчев вдвойне не прав: о фронтовиках позаботятся — это так, а во-вторых, у нас не принято жить лишь прошлыми заслугами, эти свои награды мы можем и обязаны будем подтвердить на мирном поприще! Мысль представляется мне убедительной, и я засыпаю в хорошем настроении. Уже сквозь дрему слышу, как Иванов говорит:

— Отсидели четыре года в дзотах и траншеях, поползали на пузе по даурским степям... Забайкальская военная академия!

— Закончим ее, сдавши экзамены. А экзамены те — война с Японией, — отвечает Петров.

А сутки спустя, вечером восьмого августа, снова был митинг. Множество собраний, совещаний, заседаний, бесед и митингов изведал я за свой недолгий век, но такого митинга не было и не будет! Митинг, на котором нам объявили о начале войны с Японией... Я смотрел на тех, кто выходил на середину полкового построения, слушал выступавших с речами и почти пугался обыденности происходящего и своей обыкновенности, то есть того, как ординарны мои мысли и чувства, как привычно, по-земному воспринимаю я события. Будто ничего из ряда вон выходящего! А должны были заблистать молнии, ударить гром, разверзнуться хляби небесные... не знаю, что еще должно было б быть. Но наплыла уверенность: все как надо, и ты будь собой.