Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове

«Нет, нет, постойте, Никитич, дослушайте! Ведь такое обвинение!.. А потом Бахадур-шах. Далее… Алямгир Второй». — «Когда же был Первый?» — «Вы перебиваете меня!.. Шах-Алем Второй, а сын его Акбер-шах отказался от своих прав в пользу английской короны, кстати, в год пожара в Зимнем дворце». — «При чем тут пожар?» — «А Акбер-шах и есть отец Кемалуддовле! Что же до последнего Могола, то он умер совсем недавно. Каждый историк это вам подтвердит, — умер, когда я поехал в Стамбул с вашей легкой руки, Никитич, так что я только собственник трех писем живого Кемалуддовле, и эти письма он отправил персидскому принцу Джелалуддовле». — «И такого принца я не знаю». — «Неужто вам известны все жены шаха? Ну ладно, откроюсь я вам, Никитич: индийского принца зовут Игбалуддовле Овренг-Зио-оглы, а иранского принца — Шуджауддовле Зиллисултан Алишах-оглы. Оба они сидят в Каире, но один решил назваться Кемалуддовле… Опять не верите? Помню, как говорили мне в Стамбуле, — было перед Фатали лицо Никитича, и вдруг снова Мирза Гусейн-хан, посол Ирана в Турции, но смысл этих слов дошел до меня позже, ведь я, живя у вас, не подозревал тогда, что в вас кипит гнев. «Мы были, — вы сказали мне, — и есть образец для всего мира, погрязшего в смутах, беспорядках и неустойчивости! Мы неколебимы, ибо держимся на справедливой вере и единстве народа и шаха-вождя!» И еще вы сказали мне: «Придет время, и к исламу примкнет все человечество. Если б людям всех слоев удалось понять, сколь совершенна вера наша, и освоить смысл правления Мухаммеда, то основа дурных течении и эти бунты, этот разгул еретической стихии — все бы было погребено и уничтожено!»

«Увы, Мирза Гусейн-хан, вы будете разгневаны, когда прочтете в письмах Кемалуддовле, что тот самый народ, который считается счастливым под сенью всевластного монарха, погряз в невежестве…»

«Ты уже читаешь мне эти дерзкие письма?!»

Фатали работал по ночам: после канцелярской круговерти поспит часа два, а потом засядет за стол — и до утра пока не прокричит петух, и крик его доносится с противоположного берега Куры. Оставит перо, приляжет на часок и — на службу. А потом новая ночь…

«Да, погряз в невежестве, не имеет понятия о свободе и человеческом достоинстве! Он сжат в тисках: с одной стороны, давит необузданный и бесконтрольный деспотизм государей, а с другой — грубый и тупой фанатизм служителей веры!..»

Напишет, зачеркнет, поищет новое слово, чтоб звучало сильно, остро, било наверняка: пусть тираны трепещут!..

Повелитель сидит в столице, воображая, что владычество есть только средство к тому, чтобы оттянуть неизбежный конец, объедаться вкусными яствами, когда кругом бедность и голод, безнаказанно располагать имуществом и жизнью по своему произволу и быть предметом поклонения подвластных, повелителем бездушных рабов и кумиром глупых льстецов и продажных поэтов; слыша стихи, вроде тех, которые сочиняли для моего тезки, но шаха: «Ты спокойно восседаешь на своем троне, в то время, как повелитель Византии и властелин Китая трепещут от страха: первый, будучи поражен звуком твоих труб, а второй — громом барабана твоего воинства».

Всякий государь, уважающий собственное достоинство и дорожащий честью страны, устыдился бы подобного властвования и отрекся б от трона, чем унизиться до такой степени и стать посмешищем цивилизованных народов.

Новая религия? А не указана ли она новоявленным арабским пророком или каким-нибудь сектатором лишь как предлог для разграбления народов под видом ее распространения?

Учти, Джелалуддовле: я отдаю предпочтение только той вере, которая делает человека свободным и счастливым в этом мире! Рассмотри хорошенько все факты и отвечай мне: какую пользу принесла народу наша религия, когда он до такой степени упал нравственно и обессилел, что всякое ничтожество — злодей и тиран, сменяя друг друга, по своей прихоти и произволу подвергает его стольким бедствиям!

Посмотри на современную нашу литературу — она состоит из легенд о мнимых чудесах наших пророков и других лжесвятых мучеников, из описаний блистательных военных походов и завоеваний!

«Хвала государю, — пишет историк, — который на поле битвы, если прикажет морю не шевелиться, то волны не смеют производить бурю; если прикажет высокой горе двигаться, то она становится легче песка, разносимого ветром; если во время ночного похода прикажет не высекать огня, то молния не смеет разыграться на небе; если во время ночного движения прикажет молчать, то утренняя заря не смеет свистать зефиром!»

А что творится на улицах?! На каждом шагу встречаешь мнимого потомка пророка с синею чалмою на голове, который, задерживая идущего, говорит: за дровами в лес не пойду, возить воду из реки не буду, пахать землю не стану, жать пшеницу непривычен, даром кормлюсь и праздно шатаюсь.

А по части судопроизводства что? Все зависит от произвола, начиная от мелких властей и до крупных.