Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове

Когда же перелистываешь календарь, то читаешь заведомую ложь или отвратительную природе человека лесть: «В настоящем году (собачьем, свином) движение звезд свидетельствует о благополучии священной особы государя, о веселом расположении его духа, да будем жертвами его воли!» И никто не скажет: «О дураки! Какое отношение имеет до веселья вашего падишаха движение звезд?! А где в календаре известия о важных событиях? о научных достижениях в мире? где статистические сведения о подлинном состоянии дел в государстве…»

— Стоп-стоп-стоп! — о каких статистических сведениях ты говоришь и вообще — на что намекаешь? На общедоступный календарь? (Это в поездку Кайтмазова его познакомили с календарем.) А он, кстати, откуда у тебя?

— Кто?

— Не кто, а что — общедоступный календарь!

— Да я его видеть не видел, побойся бога, Кайтмазов!

— Случайное совпадение? И потом: какие тебе статистические сведения нужны? О народном образовании? Как мы отстали от всех государств Европы и даже Японии? О том, что в последние шестнадцать лет увеличены расходы на высшие государственные учреждения на семьсот процентов? (Фатали изумленно слушал, а Кайтмазов пересказывал ему заключение цензора об общедоступном календаре.) Может, о том, как растет кривая взяток поведать? Привести разные факты провинциальной жизни и правительственной деятельности? Порицать местную высшую администрацию с указанием имен?

— А почему бы и нет? Если, — послушай, Кайтмазов, что пишет Кемалуддовле, — падишах разведает о положении прочих частей света, об успехах других стран и примет образ правления, основанного на правосудии, откажется от насилия, позаботится о благосостоянии не своей особы и особ приближенных, а народа, избавит его от нищеты…

«Ну как не прервать Фатали? Как не сказать ему, не обидев при этом?!» — думает Кайтмазов.

Взгляни теперь на государственную газету — и в начале первого же столбца ты с удивлением останавливаешься на слове «преобразование». И радуешься: наконец-то! Но читай дальше, теленок, — оказывается, речь идет о преобразованиях в похоронном процессе… Кого, где и как хоронить по рангу и в каком порядке.

Затем ты переворачиваешь страницу и читаешь: «Отрезать язык, чтоб не смели говорить! Ослепить, чтоб не смели видеть! Оглушить, чтоб не смели слышать! — эту клевету на наше славное правительство выдумали англичане и раструбили по всему миру!..»

Во время шествия принцев по улицам толпа грубых стражников предшествует им и отгоняет прохожих с дороги грозным кликом: «Прочь с дороги!» Шум, крик, вой, движение перекрыто — идет принц! Попробуй возразить — подвергнешься истязаниям и мучениям, да еще ротозеи поддадут, ведь рабы!

Любезный Джеладуддовле! Если бы ты сам не был изгнан деспотом из родной своей страны за дерзость уст и остроту пера, если бы сам не жаловался мне на своих сограждан, то я бы никогда не решился огорчать тебя тем, что увидел и познал.

О забитый народ! Если бы ты вкусил сладость свободы, а всякое человеческое существо, явившись на свет, должно пользоваться даром полной свободы, как того требует здравый рассудок, то никогда не согласился бы на подобное позорное рабство, в котором теперь находишься, ты стремился бы к прогрессу, учредил бы у себя вольные общества, клубы, митинги, сеймы, отыскал бы все возможные средства, ведущие к единодушию и единому пониманию, и, наконец, освободил бы себя от деспотического гнета. Ты, о мой народ, числом и средством во сто крат превосходишь деспота и тирана, тебе недостает только единодушия и единомыслия («Только ли?»). Не будь этого недостатка, ты легко подумал бы о себе и освободил себя не только от оков деспота, но и от уз нелепых догм. Но устранение этого недостатка возможно лишь при помощи наук; науки же не иначе доступны тебе как стремлением к прогрессу; прогресс не иначе понятен тебе как либерализм; либерализм не иначе мыслим для тебя как отсутствие суеверий; а отсутствие суеверий не сбудется, пока существует сковывающая тебя твоя религия, твоя догматическая вера.

Смеешь ли ты где-нибудь, в каком-нибудь уголке царства раскрыть рот и сказать темному народу: «Очнись!» А казни? Во время заговора бабидов были изобретены неслыханные виды пыток, не уступавшие инквизиционным пыткам средних веков. Смертная казнь и изувечение тела для водворения порядка и спокойствия в государстве есть постыднейшая и ненадежная мера.

Любезнейший Джелалуддовле! Ты знаешь, что здесь решительно невозможно изучить науки о политике. Необходимо отправиться в Европу, изучить их там. Но возможно ли это? Недавно один тавризский ученый сказал мне, поглаживая бороду: «Да, согласен, франки — европейцы — в самом деле показывают большие успехи в науках мирских, но в науках духовных они находятся в заблуждении и тьме».

Клянусь всевышним, пятнадцатилетний европейский мальчик не поверит таким пустякам и вздору, которые мне пришлось услышать в здешней главной мечети, — сообщу в следующем письме, устал. Посылаю тебе через рештского жителя Фатуллаха связку ширазского табака.