Неизданная проза Геннадия Алексеева

В Москве живет поэт Куприянов. Он тоже специалист по верлибру. Я с ним не знаком, но слышал о нем. Вчера он прислал мне письмо. Написано оно так, будто мы с ним стародавние друзья. Я удивился, но прочитал письмо не без удовольствия.

Она говорит мне:

– В который раз перечитываю твой роман и не устаю наслаждаться им. Ты гений!

– А что, если ты ошибаешься? – говорю я.

– Нет, нет, ты действительно гений! Самый настоящий гений! Не сомневайся! – настаивает она.

– И все-таки я сомневаюсь, – настаиваю я.

– Совершенно напрасно! – говорит она.

– Ладно, согласен, я гений, – говорю я. – И что же мне теперь делать?

– Как это что! – возмущается она. – Скорее писать второй роман! А после третий!

По ярко-зеленой, свежей высокой траве идет черная большая собака. Ног ее не видно. Трава доходит ей до брюха.

Девочка моет ноги, сидя на борту лодки, стоящей у берега. Девочка болтает ногами в воде, брызгается. Девочка смеется – весело ей.

Воскресенье на Елагином острове. Гулянье. Толпы народу на аллеях. Очереди за мороженым и лимонадом. Оглушительная музыка. Пьяные матросы. Лодки на прудах. Невозмутимые рыболовы на горбатых мостках. Комары в общественном туалете.

Голова маленькая. Шея толстая. Плечи широченные. Ноги кривые. Походка медвежья. Прекрасный мужчина.

И все же непонятно – зачем бабочкам их яркая красота?

Прогулка по южному побережью.

Мартышкино. Прибрежное шоссе. Идет дождь. Прикрываюсь зонтом. Машины обдают меня брызгами. Дождь кончается, появляется солнце. Все идут по обочине шоссе. Оно пересекает красивый старинный парк с благородными величавыми деревьями. Деревья расступаются, и на пригорке виднеется желто-белый классический фасад какого-то дворца. Поднимаюсь на пригорок, подхожу ко дворцу. Он изысканно красив, хотя и не слишком велик! Портики ионического ордера, перголы, террасы с чугунными решетками и мраморными вазами. Все изрядно запущено, но дворец обитаем – в нем располагается какое-то учреждение, и у входа стоит грузовая машина. Это Сергиевка – бывшая усадьба принца Лихтенбергского. Я здесь впервые. Полюбовавшись архитектурой, углубляюсь в парк и вскоре натыкаюсь на уединенно стоящую любопытную церковь, тоже не лишенную изящества, но сильно обветшавшую. Окна закрыты ржавой жестью. Церковь брошена. Далее неказистый мостик через глубокий овраг и за деревьями еще какая-то постройка. Выхожу на поляну. Предо мною маленький, но очень нарядный дом, весь покрытый декором в духе барокко. Это «Собственная дача» Николая I – шедевр Штакеншнейдера. Здесь я уже бывал. Снова шоссе. Сажусь в автобус, доезжаю до Петергофа. Любуюсь тысячу раз виденным Большим каскадом. Наблюдаю за утками, плавающими в канале. Потом иду к Монплезиру и долго гляжу на море и его террасы. Мимо Монплезира торжественно проплывает утиное семейство: впереди мама-утка, за ней четверо уже довольно больших утят. Иду в свою любимую Александрию. Прохожу мимо Капеллы – ее все еще реставрируют. Перебираюсь через овраг – мост через него так и не восстановили. Приближаюсь к Коттеджу. Ворота ограды на замке – уже 9 часов вечера, и музей закрыт. Гляжу на чистенький, аккуратненький Коттедж из-за решетки. Снова сажусь в автобус. Гляжу в окно. Проезжаем Знаменку, проезжаем Михайловку. Из-за деревьев торчат крыши, трубы дворцов. В Стрельне пересаживаюсь на трамвай и продолжаю свой путь по берегу залива до ближайшей станции метро. «Как много всяческой красоты еще осталось на этом знаменитом берегу! – думаю я, спускаясь на эскалаторе. – А сколько ее было когда-то»!

Полнолуние. Огромная, желтая, пятнистая луна то прячется в облаках, то выглядывает из-за них кокетливо. А внизу, на пустынной улице, горят желтые, зеленые и красные огни светофоров.

Сижу в своей мансарде на даче. Предо мною на листе бумаги стихотворение, написанное лет 5 тому назад. Оно не вышло. Оно плохое. Мне хочется сделать его получше, но у меня это не получается. По листу движется маленькая «шагающая» гусеница. Наблюдаю, как ловко она шагает. «Сколь изобретательна матушка-природа!» – думаю с умилением. Но стихотворение у меня не получается. Старею. Исписался. Устал.

Одинокий муравей живо бежит по тропинке. Он тащит что-то маленькое и беленькое, какую-то чешуйку или кусок цветочного лепестка. Провожаю его глазами. И вдруг захлестывает меня приступ беспощадной тоски. Вот так и я бегу всю жизнь по какой-то тропинке. Вот так и я что-то куда-то зачем-то тащу.

Зашел в «Неву» поболтать с Борисом Д.

– Чего же ты тянешь? – сказал он… – Тащи скорее роман! К чему эти сомнения? Ты же писатель! Написал – надо печатать! И стихи для следующей публикации тоже тащи, не медли!

Блаженство тихой, беспечной, ленивой жизни в летнем, размягшем от тепла и довольства городе.