Неизданная проза Геннадия Алексеева

Ян Марцинкевич из Черкасс. Приехал ко мне в Комарово с женой. Талантлив. Пишет смело и по-своему. Немножко похож на Вознесенского, но все же свое. Мои стихи эти двое хвалят без удержу. Особенно жена – Вика. Рассказал им о Насте и о романе. Потребовали, чтобы прочел пару кусочков. И снова – волна восторга. У Яна не опубликовано пока что ни строки. Ему 29. Пишет лет десять. Еще один мученик Пегаса.

Саша Житинский сказал: «Ты хитрый, ты хорошо устроился. Ты создал себе свой маленький, уютный мир. Пред тобою всегда твои картины, твои стихи, твоя проза, твоя Настя, твои поклонницы. И ни черта тебе больше не надо. И начхать тебе на все остальное».

Погода стоит весьма южная, жаркая. Вышел сегодня на пляж, к морю, и едва не наступил на почти обнаженную юную красавицу. Она лежала на спине, разбросав руки и ноги, и выглядела крайне соблазнительно. Прикрыты были только самый низ живота и соски. Кожа была еще совсем белая, с голубизной, веки были подкрашены зеленым, ресницы были черные и длинные. Ногти на руках и на ногах были перламутровые, светлые волосы были перехвачены розовой лентой. Рядом с нею стоял транзистор – из него лилась тихая, приятная музыка. Не открывая глаз, прелестница пошевелилась, почесала одной ногой другую и снова приняла свою нескромную, искушающую позу.

На плечо ей села маленькая бабочка, но она на это не прореагировала. Постояв, полюбовавшись, я пошел дальше. Оглянулся – она все так же лежала с бабочкой на плече, распластавшись на голубом тоненьком одеяльце.

Долго шел вдоль шоссе у самого моря. Мимо промчался мотоцикл. За рулем сидел плечистый загорелый парень в плавках и в большом шлеме с массивным козырьком. На заднем сиденье, обнимая парня за живот, сидела девушка, тоже почти голая, в таком же, как у парня, большом шлеме. Длинные черные волосы ее трепетали на ветру.

Снова вышел на пляж. У самого берега возникла драка: чайки и вороны не поделили что-то вкусное, выброшенное морем на песок вместе с тиной. Чайки быстро одержали победу – их было больше. Вороны ретировались.

Я ждал, все еще жду и, видимо, не дождусь. Но ожидание мое не было бессмысленным – оно давало мне силы для жизни. Жить – значит ждать.

«Поэтом можешь ты не быть…»

Я поэт, а некто говорит мне однако: «Поэтом можешь ты не быть». Это провокационно. Но это справедливо. Действительно ведь – поэтом я могу и не быть! Мало ли было уже хороших поэтов! Может быть, и впрямь не быть мне поэтом, если поэтом можно и не быть? «…Но гражданином быть обязан». Ах вот что! Значит, поэты-то не очень и нужны. Граждане нужны, граждане! И эти граждане вполне обойдутся безо всякой поэзии. Вот оно, оказывается, как!

Читал кое-что из «Конца света» Г. Гампер. Хвалила. Сказала, что на «Зеленые берега» это не так уж и похоже, что надо писать дальше и не терзаться.

…В Доме творчества жила поэтесса Елена Рывина. Это была уже немолодая, но очень молодящаяся, кокетливая дама. В преклонные годы она продолжала писать стихи о любви и не стеснялась их читать с большим чувством. Однажды я вместе с нею выступал на творческом вечере в Филармонии. После выступления она сказала мне, что мое творчество ее волнует. Вчера она трагически погибла – попала под поезд. Без остановки пронесся мимо станции хельсинкский экспресс.

Рывина стала переходить через рельсы, но из-за хвоста экспресса вдруг вынырнул мчавшийся с большой скоростью товарный состав. Куски ее тела разбросало по шпалам метров на сто. Вечером в нашем холле старушка-вахтерша рассказывала со спокойной обстоятельностью: «Целы были только руки и ноги. А остальное – кисель какой-то. И еще затылок с волосами разыскали в канаве. В общем набралось с полмешка».

Около станции – магазин, и Рывина отправилась туда за конфетами.

Роман мой наконец-то перепечатан. И теперь мне уже ничего не остается, как отнести его в «Неву» и выслушать, что мне там скажут.

Приехал М. А. Посидели у меня минут пятнадцать, после чего мы отправились к Наташе Галкиной. Увидев во дворе куст бузины с уже красными ягодами, он сказал, что в старину этими ягодами чистили медные самовары. Еще сказал, что на мои стихи обратил его внимание когда-то ныне покойный Глеб Семенов. Еще сказал, что скоро поедет в Москву и зайдет в «Современник» – у него там выходит толстый том избранного – и напомнит обо мне моему редактору. Наташа угостила нас чаем с ромом. У М. А. Была с собой тоненькая самодельная тросточка, и он все время играл ею с Наташиным котенком. Потом я проводил его до станции, и он почти на ходу вскочил в вагон. Уже усевшись на лавочку, он помахал мне рукой.

В мою комнату налетело множество каких-то странных комаров, рослых, длинноногих, длиннокрылых и меланхоличных. Они не кусаются и целыми днями сидят на потолке, будто чего-то поджидая. Но ждать им, бедным, явно нечего, и мне их жаль.