Неизданная проза Геннадия Алексеева

И вот мне уже 53. Живу дальше. И как-то все легче мне живется, все беззаботнее! Этакое старческое легкомыслие вселяется в меня.

Пришли гости. В том числе М. Д. и Житинский Саша. С аппетитом ели, с удовольствием пили. Саша восторгался моей картиной «Ожидание» – он увидел ее впервые. Пригрозил, что купит ее за любую цену.

В «Эрмитаже» случилось большое несчастье. Некий злодей плеснул серной кислотой на «Данаю» Рембрандта. Говорят, что полотно окончательно погибло.

Невысокие толстые мужчины почему-то любят носить широкие брюки, что им явно противопоказано.

Зашел в канцелярский магазин. В нем было пусто. Продавщицы от скуки слушали радио. Звучал молодой, нежный женский голос. «И всего-то одну бутылку бормотухи приняли они на двоих…». В стране началась борьба с алкоголизмом.

Женщина в ресторане. Сняла очки, надела другие. Закурила длинную дамскую сигарету. Рядом с нею мужчина. Немолодой. Красивый. Холеный. В зубах у него хорошая элегантная трубка.

Получил часть гонорара за московскую книжку и сорю деньгами. Деньги, конечно, прах и достойны презрения. Но приятно, при всем этом, сорить деньгами, когда они есть.

Моя дочь вернулась из Чехословакии. Одиннадцать дней она провела в Праге и до сих пор пребывает в полнейшем восторге.

А из Чехословакии в Питер приехала моя знакомая – Алёна Одеопалова. Водил ее по городу в белую ночь. «Вот это дворец великого князя Владимира Александровича. А это дворец великого князя Михаила Николаевича. А это – знаменитая Зимняя канавка…» Потом я показывал ей свои картины. «Это называется „Одинокий рыбак“. Это – „Человек у окна“. А это – „Белый шар“…»

После я рассказал ей о своем романе и о Насте. И Алёна тоже была в восторге.

Бедная Гертье Диркс. Ей все время не везет. 300 лет она была забыта, и вот теперь, когда ее вспомнили, едва не единственное ее изображение («Даная») погибло безвозвратно.

Вожусь около Настиной часовни. Сгребаю мусор с крылечка. Соскребаю землю и мох с выступа цоколя. Женский голос за моей спиной:

– Тут ваша родственница похоронена, в этом домике?

– Родственники, – отвечаю мрачно, – только это не домик, а часовня, маленькая церковь, – даже слово «часовня» позабыто в народе.

Написал «Шествие» и «Девушку в окошке». Кажется, получилось и то и другое. Переписал «Горгону». Она явно стала лучше.

По улице шел человек и нес большую клетку для птиц. В клетке сидела толстая, пегая (белая с черными пятнами) морская свинка.

В возрасте 67 лет умер Генрих Бёлль. Его «Бильярд в половине десятого» мне запомнился.

Небольшое кафе на Староневском. Она сидит, повернувшись ко мне и упираясь затылком в стену. Она улыбается. Стена красная. На красном фоне ее лицо выглядит как-то необычно. «Я не напудрилась, – говорит она, – я торопилась и не успела напудриться».

Потом мы танцуем под очень громкую, оглушительно громкую музыку. Ее лицо совсем рядом. Она улыбается.

«Кажется, мы еще ни разу не танцевали с тобой в кафе», – говорит она.

Потом мы идем по ночному Невскому. Ночь белая. Невский многолюден и очень красив. Она держит меня под руку. Ее немножко покачивает, но она продолжает улыбаться.

«Ты меня напоил! – говорит она. – Вся страна воюет с пьянством, а мы с тобою хлещем коньяк!»

Низенькая старушка с лицом, вытянутым по горизонтали. И рот вытянут, и глаза, и брови, и нос. Сказочная какая-то старушка. Но не из русской сказки, а из европейской. Из сказки Перро или братьев Гримм.

Основное время моего матча с жизнью закончилось в 50 лет безрезультатно. Арбитр назначил дополнительный третий тайм. Игра продолжается. Я изловчился и написал неплохой роман. Однако он не напечатан и, как видно, не будет напечатан в ближайшие годы. Опять ничья. Матч затянулся.

Экспериментов в искусстве не бывает. Искусство всегда экспериментально. Акт творчества – всегда отчаянно смелый эксперимент, всегда бросок в неведомое.

Я поднял голову: все небо было исполосовано следами реактивных самолетов. «Как много следов, – подумал я, – до странности много».

В скверах скосили траву. Остро и сладко пахло сеном.

Сидел на скамейке, курил. Подошла пьяная женщина, жеманясь, попросила сигарету. У меня была последняя. Вынул ее изо рта, протянул пьяной. Она взяла ее, поблагодарила и стала жадно курить, лихо выпуская из ноздрей клубы дыма. «Вы щедрый, – сказала она, – отдали последнюю!»

«Зеленые берега» обещали перепечатать к 22 июля. Сегодня 24-е. Роман еще не перепечатан. Пытаюсь позвонить машинистке. Никто не подходит к телефону. Звоню в машбюро. Там говорят, что машинистка, по ее словам, уже отдала мне большую часть перепечатанного текста. Любопытная история. Любопытная машинистка. Все очень любопытно. Начинаю беспокоиться о судьбе своей рукописи – не потеряна ли она?

Сижу у открытого окна. За окном идет дождь. Он льется из мрачных серых облаков. Он постукивает по подоконнику и шуршит в листве деревьев. Он идет не торопясь, потихоньку. И мне приятно, что он там, за окном, а я тут, в комнате, у окна, и мне очень уютно.