Неизданная проза Геннадия Алексеева

Мария Башкирцева. Сверхестественно одаренные люди частенько умирают до смешного рано. Это плата за сверхестественность.

Сделал макет своей московской книжки и отослал его в издательство.

Чувствую я себя временами так, будто есть у меня выбор. А его нет, мне остается одно – писать, пока пишется, писать, что пишется и как пишется, томиться от сомнений, страдать от разочарований и всё же писать.

«Динамическая греза материальной интимности» (Башляр). Современной философии свойственно подменять остроту мысли пикантной и с трудом поддающейся расшифровке многозначительности блужданием в туманной области между смыслом и бессмыслицей. Сближаясь с языком литературы, язык философии отрывается от своей изначальной функции – с максимальной вразумительностью доносить до воспринимающего мозга результаты мыслительной деятельности мудрецов.

Ночью проснулся и слушал, как тихо шелестит дождь за окном. Апрельский дождь.

Детсадовские ребятишки играют во дворе. Все в ярких пальтишках и шапочках. Как цветы на клумбе.

Сегодня мне сказали, что я еще смогу протянуть лет 10, что судьба моя не столь трагична.

За моим гробом будут шествовать трое-четверо еще не старых, миловидных женщин! Если же окажется пять или шесть, я буду польщен.

Гоген сказал: «Мои глаза закрываются, чтобы увидеть». – «И мои тоже», – говорю я.

Нежно-фиолетовый, живой, прозрачный закат! На фоне заката тонкое кружево высоких строительных кранов. И надо всем – белый, аккуратнейший, картинно-открыточный месяц. С залива тянет свежестью.

Приехала поклонница из Херсона Оля Ц. Переписывалась со мною 3 года и вот приехала. Оказалась довольно милой.

Бродили с нею по городу. Показал ей Настину могилу в Лавре и съездил в Царское Село. Она всем восхищалась. В промежутках между восторгами рассказывала, как прожила свои «почти тридцать». Рассказывала о своих родителях, о Херсоне, о том, как в двадцать пыталась покончить с собой по причине полнейшего разочарования в человечестве. (Странно, но почти все мои молодые поклонницы пытались покончить с собой.) Когда пришла ко мне в гости, стала восхищаться моими картинами и Настиными фотографиями. В общем – сплошные восторги. Впрочем, искренние, это несомненно.

Снова похороны. Снова крематорий. В гробу лежит знакомый художник, честный, талантливый человек. Ему 47 лет. Он прожил свою жизнь почти как я и умер от моей болезни. Как и я, он был безвестен и беден. Пожалуй, он был беднее меня – для похорон у него не нашлось ни одного костюма, он лежит в стареньком штопаном свитере. Впрочем, выглядит он очень прилично и похож на живого. Гроб обшит алым шелком. Ручки у гроба металлические, под бронзу. В ногах скамеечка, на которую обычно кладут подушку с орденами. Но подушка отсутствует – покойник не был орденоносцем. Голова покойного у окна. За окном унылое, распаханное голое поле и невысокий прозрачный, весенний лес! Над полем летают вороны. Из-за леса торчит труба какого-то завода. Из трубы струится дымок. Звучит скорбная мелодия. Кажется, это Моцарт.

Нынче модным стало словечко «ностальгия»! И еще стало модным словечко «контекст». И еще стало модно целоваться на эскалаторе в метро. Едешь, а навстречу плывут парочки. Одни целуются сдержанно, почти украдкой. Зато другие лобзаются бесстыдно, со страстью, взасос. Отворачиваю глаза и стихаю. Я задумываюсь. Будто негде им больше целоваться! А быть может, и впрямь негде?

Пришел в гости к К. У него сидели две актрисы. Они непрерывно болтали. Манера говорить у них была претенциозная, артистическая. В разговоре мелькали имена знаменитостей, с которыми эти женщины, судя по всему, были накоротке.

– …Гляжу – выходит из студии Колька П. Я говорю: «Коленька, миленький…» А Танька С., между прочим, совсем одурела. Я от нее не ожидала.

Через полчаса я устал слушать актрис. Мне было как-то неловко, я ерзал на стуле, но терпел. Одна из артисток все порывалась уйти, даже надела было плащик, но продолжала болтать в плащике. Чтобы немножко отдохнуть, я вышел в другую комнату и стал разглядывать корешки книг, стоявших на полке. До меня доносились старательно построенные, красивые умные фразы.

«О, разумеется. С таким интеллектом она вряд ли обретет подлинный успех у стоющей публики…»

«В своем амплуа он довольно мил, я бы, даже сказала, очарователен. Но здесь, простите меня великодушно…»

Я заткнул уши пальцами и простоял так минут десять. После я вернулся к жрицам Мельпомены. Они продолжали разглагольствовать с упоением.

Остановка троллейбуса. Две девочки лет по десять. У одной в руках стеклянная банка. В банке кто-то сидит – какая-то маленькая рыженькая зверюшка. Она все норовит вылезти, и девочка прикрывает банку рукой. Подходит троллейбус. Девочки садятся в него и увозят с собою зверюшку – кажется, это хомяк.