Неизданная проза Геннадия Алексеева

– Не провожайте меня, – сказал он и, коснувшись моей ладони холодными пальцами, пошел прочь, растворяясь в мертвенном лунном свете.

Сегодня утром я читал его канцоны.

30.5

Стою на автобусной остановке. Подходит прилично одетый человек средних лет, вроде бы трезвый.

– Я буду откровенным, товарищи. Мне не хватает десяти копеек на бутылку вина. Я алкоголик, и если сейчас же не выпью, со мной может случиться несчастье, я черт знает чего могу натворить – вы понимаете?

– Отлично понимаю, – говорю я, – благодарю вас за откровенность.

Порывшись в кошельке, я извлекаю из него гривенник и сую монету в сухую ладонь благородного нищего. При этом у меня такое чувство, что я совершаю хороший, гуманный поступок.

– Спасибо, товарищ, вы меня спасли! – говорит алкоголик.

– Да полно, – говорю я, – что за пустяки, право!

Еще один способ попрошайничества. Тоже ведь искусство.

31.5

Юность. Начало путешествия в жизнь и в искусство. Открытия на каждом шагу. В двадцать лет открываю русский символизм, и долго пьянит меня его пряное, ароматное вино. Преклонение перед Брюсовым (Блок, Белый, Анненский – позже).

На дороге валяется кукла с оторванной ногой. Она лежит на спине, и ее широко открытые синие глаза уставились в небо. В глазах удивление.

1.6

Я слабый индивидуум с неустойчивой, зыбкой психикой, терзаемый чрезмерной рефлексией и преследуемый жестокими сомнениями. И все же мне даны были воля и сила для преодоления многих преград, воздвигавшихся неутомимой судьбой на моем пути.

Я одолел инстинкт стадности и страх одиночества, поборол неуверенность в своих способностях и в своей выносливости. Тип я все же любопытный и, по-видимому, незаурядный.

Лучшая на свете женщина – Лена Ш. Доброта, приветливость, ум, порядочность, преданность, мягкий ровный характер, обаятельная внешность. Как жаль, что я не встретил ее в молодости!

Визит поклонников. Он – главный дирижер оперного театра в Алма-Ате. Она его сестра – интеллигентная дама из ленинградского театрального мира. Пришли с цветами и пробыли минут двадцать. Говорили о моих стихах (своеобразны, умны, тонки, глубоки) и с благодарностью приняли в подарок мою вторую книжку. Хвалили мою живопись.

2.6

Первая гроза. Весь день над городом бродили подозрительные облака. И вдруг стало быстро темнеть, подул свежий ветер. Где-то вдалеке громыхнуло. Потом загремело поближе. Сверкнула молния и тотчас с неба хлынули потоки, затопившие все мостовые. Пешеходы кинулись в подворотни, и город, казалось, обезлюдел. Только машины мчались по улицам, вздымая фонтаны брызг, будто радуясь этому долгожданному потопу.

Пришла соседка и попросила что-нибудь написать на моей книжке. Сказала, что читала мои стихи у себя на службе и все сослуживцы ужасно разволновались.

– А мне ваши стихи близки необыкновенно! – добавила она. – Просто поразительно, как я их чувствую! Поверьте!

6.6

Студентка с редкой фамилией – Вернослово.

Визит к Дудину и затем прогулка с ним по городу. Он, как всегда, в прекрасном расположении духа и, как всегда, из него сыпятся непристойные частушки и прибаутки. Сказал, что книга моя, несмотря на совершенное над ней надругательство, все равно хороша. Еще сказал, что рукопись третьей книги надо подавать в то же издательство «Советский писатель».

9.6

Вечер в Репино. Благоухание юного лета. Запахи отцветающей черемухи и буйно цветущей рябины. Рощи, еще столь недавно по-весеннему прозрачные, стали густыми и тенистыми, а трава на полянах уже по колено.

Маленький жалкий ресторанчик под громким названием «Волна» у самого берега залива. В зале играет «эстрадный ансамбль», состоящий из четырех дюжих молодцов очень самоуверенного вида.

Сижу за стойкой бара и пью дешевый мускатель с минеральной водой. Барменша, женщина лет 35 с некрасивым, но приятным лицом, на меня внимательно поглядывает. Кажется, я ей понравился. Солист ансамбля с большим чувством поет в микрофон популярную песню.

Мне на руку садится комар и на моих глазах жадно пьет мою кровь с примесью алкоголя. Я его не гоню и не убиваю. Пусть напьется, хватит мне крови.

Посреди ресторанного зала медленно танцуют две пары.

Пляж. Залив серый. На горизонте темнеет силуэт острова. На переднем плане у берега неподвижны моторные лодки. Два купальщика с красными от свежего загара телами медленно входят в воду. 10 часов вечера, не совсем светло.

10.6

Утро. Сквозь дыру в заборе пролезаю на Смоленское кладбище (у моих студентов практика, они обмеряют надгробия). На меня обрушивается гомон птиц. Они поют на разные голоса со страстью и с великим усердием – щелкают, свистят, скрипят, трещат, гукают, верещат и даже как-то по-человечески вскрикивают.

Лет пять тому назад, гуляя по Смоленскому, наткнулся на могилу Лидии Чарской. Рядом с простеньким деревянным крестом стояла парта, настоящая школьная парта. На кресте висела гирлянда дешевых бумажных цветов, а к парте кнопками были прикреплены бумажки с какими-то странными невразумительными фразами, нелепыми детскими просьбами и таинственными заклинаниями. Два года спустя я пытался вновь разыскать эту могилу, но она исчезла.