Неизвестная пьеса Агаты Кристи

— Ешь давай, — проворчал Олег с набитым ртом. — А на ужин еще чего-нибудь купим. Я понимаю, тебе надоело, но уж не взыщи, больше нет ничего.

Да, эти сосиски и помидоры они ели всю ночь, потому что приступы страсти перемежались приступами лютого голода, особенно у Жени. Еще хорошо, что в холодильнике был немалый запас этого добра. Вот именно — был.

— Ну, я готова, — отложила она вилку. — Пошли?

Олег не шелохнулся — глядел на нее.

— С ума сойти, — пробормотал наконец. — У меня еще ночью возникло подозрение, что в эти сосиски что-то подмешано. Или в помидоры впрыснуто. Я вот именно что готов. Если б не панический страх перед Грушиным, который вот-вот начнет обрывать телефон, я б тебя сейчас…

Он быстро, жадно поцеловал Женю, постоял минутку, тепло дыша ей в волосы, а она слушала, как колотится его сердце. Или собственная кровь клокотала?

«Пусть хоть так, — тихо молилась Женя, прильнув щекой к его груди. — Пусть будет как будет! Все равно ненадолго. Два-три дня — и все. А потом я уеду, мы больше никогда не увидимся, никто ни о чем не узнает…»

Она даже не ожидала, что мысль о неизбежной разлуке причинит такую боль. Загнала ее поглубже, будто занозу в рану, и прошептала:.

— Пошли, ну пошли…

И они пошли.

Вернее, поехали. Дом журналиста, сказал Олег, находился не очень далеко, однако, по признанию того же Олега, у него ноги подкашивались. Женя испытывала сходные ощущения, поэтому никак не возражала против поездки.

Чтобы занять себя, не позволить беспрестанно бултыхаться в сладком сиропе воспоминаний, она постаралась вызвать в памяти карающий образ Командора-Грушина и спросила:

— Ты эту Алину Чегодаеву хорошо знаешь?

— Так, здрасьте — до свиданья. Один раз она умудрилась на корню загубить дело, над которым я работал. Строила из себя неистовую репортерку-правозащитницу. Ненавижу таких стервоз! Конечно, как фотограф она очень талантлива, но какая-то вся немытая, табачищем пропахшая…

— Да ты что? — изумилась Женя. — Я видела ее студенческое фото — там она просто девочка с рекламного плаката!

— Не обольщайся, — усмехнулся Олег. — У нее тощее личико, жидкие волосенки, куриная грудь. Извини, конечно, наверное, ужасно, что я так отзываюсь о женщине, но это и не женщина вовсе. Фурия фуриозо! Думаю, в том, что ей лучше всего удаются фотографии именно молний, психоаналитик мог бы много чего найти!

— Молний? — Женя даже отпрянула. — Ты это серьезно?

— А вот сейчас сама увидишь.

«Тойота» остановилась перед двухэтажным кирпичным особнячком, притулившимся на косогоре. Впрочем, в Хабаровске все улицы, кроме трех главных, идущих параллельно, — косогоры, и эта, улица Запарина, не была исключением.

Олег не без усилия сдвинул с места огромную дверь, потом другую такую же. Вошли в просторный полутемный вестибюль. В здании царила тишина, и Женя со стыдом вспомнила, что на дворе шестой час. Все добрые хабаровчане уже закончили работу, а она свою еще не начинала!

— Минуточку! — воскликнул Олег. — Это еще что?!

Он возмущенно глядел на табличку, которая покачивалась на веревке, протянутой поперек коридора, и гласила: «Выставка закрыта».

— Опоздали, — с ужасом выдохнула Женя. — Грушин убьет…

— Ты что, опоздали! Да после пяти тут самый народ должен быть! Наверное, нарочно закрылись пораньше и квасят потихоньку, обмывалку вернисажу устроили. Прорвемся!

Он высоко занес длинную ногу, перемахнул заградительное сооружение и сделал Жене знак следовать за ним.

Фотографии были развешены уже вдоль лестницы, но Олег не дал Жене полюбоваться на таежные пейзажи, звериные морды и пляски аборигенов, что составляло основу сюжетов, а сразу потащил к десятку-двум огромных снимков, развешенных в самом выгодном месте зала.

Это были портреты молний. Никакое другое слово для них просто не годилось — именно портреты неких живых существ, страдающих, торжествующих, проклинающих, карающих. Они застыли в причудливых позах посреди небес, однако даже в их вынужденной неподвижности чувствовалась скрытая пульсация жизни.

Некоторые фотографии могли быть названы уникальными, и оставалось только диву даваться, как Алине удалось поймать эти мгновения.

Например, там была фотография мальчишек-футболистов, отпрянувших от «мяча», которым вдруг пожелала стать шаровая молния.

Был снимок самолета, вставшего дыбом перед чащобой огненных стрел, вдруг возникших на его пути.

Самое поразительное впечатление производила фотография человека, бегущего под дождем к машине. Это был, строго говоря, бег мертвеца, потому что в темя ему уже уткнулся карающий перст молнии…

— Может быть, монтаж? — шепнула Женя, не в силах оторвать глаз от жутких кадров.

— Бог знает, — тоже почему-то шепотом ответил Олег. — Алина клянется, что видела все это своими глазами. Она не расстается с фотоаппаратом в буквальном смысле слова, тем паче — в грозу. А если та ударит ночью, не уходит со своего балкона до тех пор, пока не снимет каждую молнию.

Да, Женя обратила внимание, что на нескольких фотографиях повторяется один и тот же пейзаж: плоский берег, река, размытые силуэты дальних сопок.