Неизвестная пьеса Агаты Кристи

— Имеются некоторые соображения. А тебе Эмма что-нибудь толковое сказала? Нет, погоди, вот подойдет Грушин, тогда и сравним наши мнения.

— А что там происходит? — обернулась Женя на шум, который, впрочем, уже ощутимо стихал.

— Как что? Пролетарии прижали к стенке проклятых буржуинов, — усмехнулся Олег. — Зарплату здешнему персоналу регулярно задерживают, а официальная версия такая: арендаторы не платят. Впрочем, все клянутся, что плату вносят исправно и в срок, теперь стрелки четко переведены на этого, который в парикмахерскую любит ходить. Ясно, что он денежки заиграл.

Стрелки и в самом деле были переведены четко: арена классовой битвы плавно перемещалась вслед за отступающей администрацией. Администрация целила в лифт, однако он оказался набит под завязку. Пришлось ретироваться пешим порядком, по лестнице. Восставшие массы ринулись следом.

— Не побили б сердешного, — озабоченно сказал Олег, вслушиваясь в отдаляющуюся канонаду.

— А следовало бы! — сердито бросил подошедший Грушин. — Был момент, я думал, меня самого побьют. Там бабуля одна так и трясла мокрой щеткой, буквально ейной мордой мне в харю тыкала!

— Она еще утром лютовала, — вспомнила Женя. — Меня обрызгала, еще какого-то…

Умолкла. Странно ей вдруг сделалось, так странно… опять то же ощущение вещего холодка — и опять совершенно непонятно, как истолковать предчувствие.

Грушин и Олег, мгновенно переглянувшись, враз шагнули к ней, но не успели ничего спросить: рядом раздался веселый голос:

— Закурить не найдется, Дмитрий Михалыч?

Грушин катнул по щекам желваки, исподлобья глянул на подошедшего вахтера:

— Ага, теперь Дмитрий Михалыч! Зажравшийся бизнесмен? Или другие выражения тоже повторить?

— Ну-ну, чего ты? — примирительно улыбался крепкий мужичок лет семидесяти, которого язык не поворачивался назвать старичком: такой он был крепкий, сухой, жилистый, так молодо сияли его яркие голубые глаза. — Я, что ли, тебя честил? Это вон бабье разошлось. А ты не злись на них. Коли зарплату не дают, куды бедному крестьянину податься?

— Ладно, — хмыкнул Грушин, — особенно тебе, дядя Ваня, податься ну совершенно некуда! Как на Средной рынок ни придешь, твоя Антонина Петровна то с викторией, то с малиной, то с огурцами-помидорами, то с картошкой. И вечно к ней очередь!

— Обаятельная женщина, — кивнул вахтер. — За то и ценю. Натуральное хозяйство развели, куда ж денешься. Опять думаю кролей развести. Раньше-то мы держали — элитных пород, повышенной мясистости! Это я еще когда здесь гипом[6] был. У меня дальневосточники командировочные даже молодняк покупали, отвозили в Тынду. Но кроли — это дело хлопотное, не приведи господь. Миксоматоз, как чума египетская, выкашивает…

— В Тынду?! — присвистнул Олег. — Каким боком? Разве «Дорпроект» работал на Дальнем Востоке? Своих проектировщиков не нашли, что ли?

— У нашего бывшего директора сын был начальником стройучастка в Чаре — ну как не порадеть родному человечку? Ребятки у нас тут табуном толклись, скольких девок с собой поувозили в таежные красоты. Хоть бы вашу Эмму взять. Правда, она вернулась.

Вот оно! Жене почудилось, будто что-то мелькнуло перед глазами. Ясный, почти слепящий свет… Теперь не упустить!

Она не знала, не понимала, что случилось. И если бы ее сейчас кто-то попросил облечь внезапное озарение словами, не нашла бы таких слов.

— Ну а что Эмма? — спросила спокойно (до боли стиснув руки в карманах плаща, чтобы унять нетерпеливую дрожь). — Она, конечно, еще переживает, но…

— Переживает! — сердито фыркнул дядя Ваня. — Запереживаешь тут! Думала бабочка — все успокоилось, стала себе новую жизнь кое-как склеивать, — невинный, ясно-голубой взор метнулся к Грушину, — а тут он опять нагрянул, как тот снег на голову! Вроде вылечился, уверяет, но я как глянул на него, сразу понял: черта с два. Каким он был, таким он и остался. От этого не вылечиваются…

— Так вы его и раньше знали? — наугад вела свою партию Женя, молясь в душе, чтоб Грушин не влез в разговор, не брякнул: «О чем речь?»

Она не знала, о чем речь! Пока не знала, но, может быть, вот-вот…

Краем глаза Женя уловила напористое движение Грушина, все-таки решившегося вмешаться, но Олег нажал ему на плечо, и тот не сказал ни слова.