Неизвестная пьеса Агаты Кристи

— В бочку, говорю, с цементом, а не в мешок. А потом в воду… Что ж, ценю юмор. Думаю, на первый раз обойдемся без крайних мер, но вы лучше никому не рассказывайте о нашем разговоре. Ни Эмме, ни… вашему тезке и однофамильцу.

— Да он ушел, ушел отсюда, уже с час как ушел, я видел! — замахал руками вахтер.

Грушин пошарил в кармане, достал пачку сигарет, сунул ему.

— Это за молчание, что ль? — хмыкнул дядя Ваня, уже освоившись с ситуацией. — Нет, меньше, чем блоком, не отделаешься. Шучу, шучу, — замахал руками на обидчивого Грушина. — Спасибо и на том. Верблюд, хорошее дело. А то мы с Ванюшкой курнули его «Примы», так у меня до сих пор ком в горле стоит. Я уже отвык: ну кто в наше время курит «Приму»? — И он опять замахал — теперь на Женю: — Чего уставилась?! Глаза выпрыгнут да убегут, не догонишь!

«Ну кто в наше время курит „Приму“?…» Так она и подумала, стоя в разгромленной квартире Корнюшина. Но как он мог все успеть?… Оттуда — сюда? А что особенного? Успели же они с Олегом! Значит, тогда, ночью, он и в самом деле спешил в аэропорт. И все-таки успел на первый самолет!

Голос вахтера заставил ее вздрогнуть:

— Все, ребята, идите, мне вот тоже пора. И не бойтесь — я все понял, только и вы знайте: если роете что-то под Ваньшу, то зря, обижать убогого грех.

— Может быть, так оно и есть? — с надеждой спросила Женя.

Они уже сидели в машине и молчали, невидяще глядя вперед, словно оказались на краю внезапно разверзшегося открытия — и не знали, как к нему подступиться.

— Может быть, он и в самом деле просто больной и не ведает, что творит?

— Ну, умственных способностей и изобретательности болезнь ему отнюдь не убавила, — насмешливо сказал Грушин, поворачиваясь к Олегу и то ли не замечая, что он держит Женю за руку, то ли просто делая такой вид. — Помнишь, ты просил меня узнать все, что можно, о Гулякове?

— Его нашли? — встрепенулась Женя. — Он жив?

— Да он никуда и не пропадал, — сообщил Грушин. — Потому что никакого Гулякова и на свете-то никогда не было. Был некий человек, которого полиция и соседи по бомжатнику описывают так: лицо будто составлено из двух частей, причем одна нормальная и даже красивая, а вторая крайне изуродованная.

— Профиль, как на медаль, — вспомнила Женя. — Он сам себя описывал, да?

— И заметь себе, ничем при этом не рисковал, — кивнул Грушин. — Потому что все видели его анфас и говорят, что первое впечатление от уродства настолько сильное — жалость, смешанная с отвращением, — что той, здоровой, половины лица уже просто не замечаешь.

— Но все-таки заметили, что справа у него даже красивое лицо! Неужели никто ничего не заподозрил еще там, когда он начал давать показания по поводу убийства?

— Выходит, нет, — вздохнул Грушин. — Не ожидали такой наглости, конечно. Получается, человек сам себя заложил. Зачем, спрашивается, по доброй воле в бомжатник полез? Отсидеться, отлежаться? Так ведь родная жена в Нижнем, отлеживайся — не хочу! И главное, как ему удалось притвориться так, что никто в бомжатнике в нем чужака не заподозрил?

— А ну, открой бардачок, дай книжечку, которая там у тебя лежит, — сказал вдруг Олег.

— А ты почем знаешь, что там лежит? — насторожился Грушин.

— Пока утром стояли на заправке, глянул — из чистого нахальства, — обезоруживающе улыбнулся Олег.

Покачав головой, Грушин достал затрепанный покетбук в пронзительно-яркой обложке.

— Ого, а ты говорил, Грушин, что только Агату Кристи читаешь! — хихикнула Женя, взглянув на обложку. — Но это ведь Бушков!

— Бушков, — согласился Олег. — Великий писатель нашего времени. Единственный в своем роде. Иногда, увы, поручик Голицын и корнет Оболенский вытирают носы рукавом, и с женщинами, похоже, есть проблемы, но все равно — гений сюжета и наблюдательности. Я углядел у него любопытную фразочку. — Перелистал книжку и прочел: — «Между бичами и бомжами разница огромная и принципиальная, любой повидавший жизнь человек с этим согласится. Бомж — это, как правило, вонючее, грязнейшее существо, само себя поставившее в положение бродячего барбоса. Бич же — скорее волк, апостол свободной жизни, прямой наследник гулящего люда прошлых веков, от донских казаков до конкистадоров. Конечно, свою лепту вносила и водочка, и зона, и прочие житейские пакости, но все же главный побудительный стимул здесь — нежелание жить по звонку, аккуратно вносить квартплату и приходить на работу по четкому расписанию…»

Олег закрыл книжку:

— Несколько идеализированно, однако в целом схвачено верно. И так уловить суть вопроса мог, конечно, только сибиряк, каковым Бушков и является, хотя порою и елозит в шляхтичи. Я бы еще сказал, что бичмэн — явление скорее более дальневосточное, чем сибирское. Но не это важно, а то, что обычный человек бича от бомжа отличить не способен. И пользуясь этим, бич Охотников ловко внедрился, не побоюсь этого слова, в бомжатник под видом бомжа Гулякова.

— Ну и зачем? — дернул плечом Грушин, с особенной бережливостью убирая произведение сибирского гения в бардачок. — Объясни — зачем? Какого, попросту говоря, хрена?