Неизвестная сказка Андерсена

– Здесь, Сонечка, здесь, – отозвались из комнатушки. – Проходи, проходи, а то я уже начала думать, что и не дождусь никого… А ты сама приехать решила? А я уж думала, твой дурак не догадается сказать.

Дальнейший разговор человек слушал внимательно.

Мерзкий город, мокрый снег, брызги талой воды и лужи на асфальте. Тротуар со щербинами, слякоть, и сосульки звенят на крышах. Воркуют голуби, расхаживая по бордюру, подбираясь все ближе и ближе к торговкам семечками, те тоже воркуют, перетирая последние сплетни, и матерчатое оперение их пестро и серо, как голубиное.

Подростки у подъезда, мамаша с коляской и авоськой кричит на кого-то в черный зев мобильного телефона.

Тяжело. Как можно здесь жить? День ото дня вариться, вариться и, как знать, не свариться ли вовсе, навсегда растворившись в зыбких переулках, которые почти как настоящие, которые почти существуют, которые…

– Смотрите, куда претесь! – вежливо проворчала толстая старуха с тележкой и, грудью налегая на высокую, в пятнах ржавчины ручку, проехала по ботинкам. Выругаться? Даже на это сил не осталось.

И спешить, спешить, спешить, время уходит, жизнь на весах. Это как в казино: красное-черное-число. Числа Камелин уважал. Числа – это вехи. Вехи – это жизнь, идет, пока последняя не поставлена. Но рано, рано еще.

И поздно. А если он дома? Соврать? Изобразить истерику? Потребовать встречи? Или приказать вернуть книгу? В конце концов, это его, Камелина, собственность. Заподозрит… уже подозревает? И что из того? Недоказуемо. Алиби-алиби, билет на поезд, печаль в глазах, заявленные намерения.

Элька сама говорила, что брат ее глуп, что он или сумасшедший, или трагедию пережил, отчего утратил способность мыслить здраво, а значит, опять-таки сумасшедший.

Улица-переулок-протоптанная в снегу дорожка, редкие кусты вдоль дороги, вечные ямины, полные воды и желтых айсбергов городского, неталого льда. Дом с черной крышей, слезающей грязными сосульками, стекленные балконы, стеклянные глаза, бутылки под козырьком подъезда. Неистребимый запах хлорки и мочи. Дверь. Дребезжащий звонок. Тишина.

Нет дома? Его вот так просто нет дома? И что теперь? Топтаться, вытирать ботинки о тряпку, заменяющую коврик? Ждать? Вздыхать и уповать на скорое возвращение? Или… нет, взламывать замок – это низко. Недостойно. Попросту говоря, опасно.

Если кто-то увидит, если вызовет милицию, если… если он не найдет чертову книгу, то милиция – это последнее, о чем следует волноваться. И Камелин достал из кармана связку ключей, среди которых имелось несколько весьма специфичной формы.

Кто бы мог подумать, что это умение, обретенное некогда в знак протеста против системы родительских запретов, пригодится? Оно было памятью о неподходящем знакомстве, фокусом для взрослых – спорим, Манечка-Анечка-Леночка-Танечка, что я открою эту дверь без ключа?

Главное, чтобы замок несложный.

На этой двери он был старым и простым. Открылся сразу, пропуская в узкий коридор, захламленный и ужасающий своей убогостью. Под ноги выкатилась туба средства для обуви, покачнулась, грозя осесть, вешалка.

– Эй, есть кто дома? – позвал Влад, убирая связку в карман. – Кто-нибудь? Извините, дверь была открыта!

Ботинки и сапоги. Элькины? Значит, остановилась у брата.

– Элечка, ты тут? – Он аккуратно вытер ноги о тряпку, прежде чем войти в квартиру. Потом прикрыл дверь и некоторое время постоял, прислушиваясь. – Элечка, это я… Элечка, я хочу поговорить! Я просто хочу поговорить с тобой! Извини, пожалуйста, если помешаю, но…

Тихо. Очень тихо. Если бы кто-то был в квартире, он бы уже отозвался.

– Элечка, не прячься, пожалуйста.

Комната всего одна. Разобранная кровать, стол у окна, на столе – бумаги, но не те, не нужные. Разрисованные карандашом листки, схемы, имена, обведенные и соединенные, разделенные и перечеркнутые. Нет, это важно, но не нужно. Кружка с остатками кофе, холодный, но не закаменевший. Кусок батона с заскорузлым кусочком сыра. Лак для ногтей, баночка крема, кажется, Элька пользовалась таким. Колготки, свитер, точно ее, серо-розовый, в лиловые зигзаги, безвкусная вещица.

Элькина сумка нашлась под кроватью, вот только не было в ней ничего, кроме начатой пачки сигарет, горсти хлебных крошек, блокнота и ежедневника – телефоны-номера-адреса и имена, снова ничего нужного – и пачки леденцов. Чемодан, она уезжала с чемоданом. Но под кроватью больше ничего нет. А в шкафу? Он обрадовался нежданной догадке, почти перестал бояться быть пойманным и теперь думал лишь о том, чтобы отыскать наконец книгу.

Взвизгнула молния, раззявилась матерчатая пасть, выпуская шелка и шерсть, муслин и батист, богатый бархат вечернего платья – зачем оно Эльке в этом убогом городишке? Твердые углы шкатулки: искусственный жемчуг и натуральное золото. Забрать? Не сейчас, потом, после похорон, которые состоятся, – он как-то сразу и вдруг поверил в смерть Эльки.