Неизвестная война

Буча, поднятая Хаджи-Муратом, коли судить по меркам восемнадцатого года, выглядела ерундой. Вот в те времена, если уж затевали бучу, это была настоящая буча! Бойцы собирались на митинг, после чего стреляли комиссаров, смещали командиров рот, а то и дивизий, отказывались идти в бой на пулемёты белых, целыми полками переходили на сторону противника. И дезертирство было вполне обыденным явлением, что по одну, что по другую сторону фронта. По весне или по осени, когда начиналось время полевых работ, солдаты разбегались по домам, пахали-сеяли, а потом возвращались. Не было ни расстрелов, ни штрафных рот, ни у нас, ни у белых. За один случай дезертирства ограничивались профилактической работой, а за злостное (от трёх до пяти раз!) можно было получить два года тюрьмы, так и то арестанты выходили по амнистии к какому-нибудь революционному празднику. Начни расстреливать – половину Красной армии положить можно, а где потом людей брать?

С партизанщиной Троцкий начал бороться сразу, но в самом начале ещё кое-что мог простить, а вот потом, в девятнадцатом, гайки начал закручивать всерьёз. До сих пор историки ломают головы – погиб ли Щорс от белогвардейской пули, или свои помогли, да и с Железняком не всё ясно. А это птицы выше полётом, нежели командир сотни бойцов с далёкого Севера, пусть и орденоносец. Миронов, тот вообще имел орден за номером три, а Думенко – за номером пять, и расстреляли их за милую душу, а потом позабыли на много лет.

– Я с Хаджи-Муратом раньше не сталкивался, но слышал о нём много, – рассказывал Виктор. – Да и как про такого не услышишь? Герой! Да о нём по всему северу легенды ходят. Хаджи в шестой армии едва ли не первым кавалером Красного знамени стал. Всю осень и зиму восемнадцатого англичан и белогвардейцев рубал, в Шенкурск в числе первых вошёл. Говорят, как увидел на стене плакат, где беляки за него десять тысяч рублей дают, сплюнул и говорит: «Моя голова так думает – дёшево белогады ценят мою голову». Но бывает, заносит человека. Как-то заявил – мол, кроме командующего армией, никому подчиняться не станет, хоть ты тресни! Пришлось самому Самойло[5] телеграммы слать, уговаривать.

Вот и сейчас доблестный джигит, кавалер царских и советских орденов, отказался исполнять приказы командира бригады, заявив, что подчиняется только командующему армии, в крайнем случае – комдиву. В знак протеста увёл свой отряд из Пинеги и встал на постой в деревне, предназначенной для другого подразделения.

– Комдив-то в курсе? – поинтересовался я.

– Решили пока не докладывать, – потупился Виктор. – Комбриг решил малость повременить, пока боевых действий нет, для начала самим с Хаджи-Муратом потолковать. А станешь докладывать, что нам комдив скажет? Скажет – твой подчинённый, ты и решай. А что делают с нарушителями революционной дисциплины?

М-да, не восемнадцатый год, «партизанщины» в Красной армии не потерпят. Получит командир бригады приказ о наступлении, скомандует, и выдвинут к отряду Хаджи-Мурата пару трёхдюймовок с пулемётным взводом – и нет больше джигитов.

– А ведь башка у дядьки соображает. Не башка, а дом советов! – с восхищением продолжал рассказ Спешилов. – Я ещё простым бойцом был, устье Ваги освобождали, там английские пулемёты захватили – восемь штук, и патронов вдоволь. Клад! А у нас, как на грех, с «Виккерсами» дела никто не имел, техники этой не знает. Так Хаджи-Мурат с пленными по-английски потолковал, разобрался в машинках, и народ научил.

Кавказец знает английский? А, точно, он же ездил на заработки в США, там и выучил. Вот молодец. Жалко такого под трёхдюймовки подводить. Что там ещё комиссар рассказывает? Интересно, однако.

– Что ещё всем нравится в его отряде, так это бдительность. На сколько бы не стал – на час, на сутки, на неделю, – у него всегда часовые стоят, никого из посторонних в расположение не пускают. А если какую деревню займёт – первым делом проверит, нет ли кого подозрительного? Случай такой был – отправили мы одного парня в разведку, а он по деревне ходил-ходил, высматривал, ничего не увидел, устал, потом в дом на чердак залез, приткнулся возле трубы и заснул. А тут отряд Хаджи деревню и занял. Парня с чердака сняли, к командиру привели. Хаджи спрашивает: – Кто таков? Парень молчит, словно воды в рот набрал. Тут Хаджи его плёткой начал охаживать да приговаривать: – Ах ты, контра такая, гидра! Тут парень обиделся – мол, бить ты меня бей, расстрелять можешь, а контрой, да ещё гидрой, не называй, не имеешь права! Хаджи-Мурат ему – если ты свой, почему молчишь? А парень – я своему командиру пообещал, что не расскажу, кто я такой, зачем пришёл, даже если пытать начнут. Тут джигит велел этого горе-разведчика отпустить, и записку велел дать – дескать, моя голова думает, что в разведку его посылать нельзя, но парень стоящий, наказание плетью выдержал, никого не выдал.

– После войны о Хаджи-Мурате книгу напишут, – предположил я. Подумав, усмехнулся. – Особенно про его голову, которая думает.