Неизвестная война

Мы расселись во дворе, кто где. Курящие принялись скручивать цигарки. Все молчали, а Хаджи-Мурат, продолжая молча колоть дрова, время от времени бросая на нас пристальные взгляды и явно чего-то ждал.

– Слышь, комиссар, а ты песню какую-нибудь грустную знаешь? – поинтересовался я.

– Грустную? – слегка растерялся Виктор.

– Ну, какую-нибудь такую, этакую, чтобы плакать хотелось, – попытался разъяснить я. – Нам надо соответствующее настроение создать. Ну, что-нибудь вроде: «Тихо вокруг, сопки покрыты мглой. Вот из-за туч блеснула луна, могилы хранят покой».

Виктор мою идею понял. Откашлявшись, комиссар начал петь:

На Северном Пинежском фронте,
В низинах болотистых мхов,
Там бьются герои за правду,
За счастье грядущих веков.

Народ принялся подпевать. И не только наши, но и бойцы Хаджи-Мурата, подтягивавшиеся из других дворов, дружно запели:

Там слышны глухие раскаты,
Там жерла у пушек гремят,
Там рвутся ручные гранаты,
И землю взрывает снаряд.

А дома отец во кручине,

Сидит пригорюнилась мать,
А сына давно нет в помине,
О сыне им хочется знать.

Вот с фронта приходят известья,

И есть в них военный приказ
О сыне, погибшем геройски
За нашу советскую власть.

Убит он английским снарядом,

Засыпан холодной землёй,
Над Пинегой в этой могиле
Лежит похоронен герой.

Песня была такая грустная, что после неё не в бой идти, а умереть хотелось.

И тут Хаджи-Мурат не выдержал. Бросив топор, подошёл к нам.

– Камиссар, зачэм приэхал? – спросил наш «краснознаменец». – Я жэ сказал, что толка с камандующым армыи разгавариват стану. Нэ с камандыром, нэ с камиссарам брыгады нэ хачу гаварит.

– А он сюда не как комиссар приехал, – сообщил я. – Виктор сюда приехал как один из нас, из беглецов мудьюгских.

– Я спрасыл – зачэм приэхал? – грозно поинтересовался Хаджи-Мурат. – Я сэйчас плэт вазму, быстра скажэт.

– Если ты плеть возьмёшь, то я полено, – пообещал я. – Умереть вместе с тобой мы согласны, а плетью ты кого-нибудь другого бить станешь. Давай лучше песню споём, пока все живы.

Хаджи-Мурат, изрядно озадаченный нашим поведением, принялся ходить кругами по двору. Раза два принимался колоть дрова, но бросил это дело. Ушёл в дом, а вернулся уже одетым в черкеску, со всеми своими блестящими штучками и оружием. Но нагайки в его руках не было. На сей раз он избрал собеседником меня.

– Выдэл тэбя, как ты отрад вэл, как за балными ухажывал, как людэй из огна тащыл. Уважаю! Джыгит! Ты кэм до Мудюга был?

Пришлось поднять задницу с уже нагретого бревна и отвести Хаджи-Мурата в сторонку. Не то чтобы я опасался делиться секретами при всех, а чтобы партизан-орденоносец проникся.

– Кто я такой, сказать не имею права. Скажу, что я делал – это большой секрет, но ты человек надёжный. Я в Архангельске задание товарища Троцкого выполнял. А как выполнил, в контрразведку попал, а уже оттуда – и на Мудьюг.

– Таварыша Троцкаго? – обомлел Хаджи-Мурат. – Ты самаго таварыша Троцкаго выдел?

– Вот как тебя. Он же мне лично задание давал, в собственном бронепоезде.

– А ты таварышу Троцкаму далажил, что заданые выпалнил? – строго спросил Хаджи-Мурат.

– Не успел, – развёл я руками. – Когда же докладывать-то было? Вначале бежали, потом болели. А теперь ещё и ты.

– А что я? – не понял Хаджи-Мурат.

– А то, что ты отказываешься исполнять приказ командира бригады. Сам знаешь, что бывает, если приказы не исполнять.

– Нэ должэн я приказы камандыра брыгады испалнать, нэ должэн, – горячо возразил Хаджи-Мурат. – Мой отрат – лучшый в ар-мыи. А лучшые далжны камандыру армыи падчынатся. В крайный случай – камандыр дывизий. Прыкажэт камбрыг – откажус, будут заставлат – дратся станэм!

– А я разве спорю? – пожал я плечами. – Не хочешь комбригу подчиняться, никто не заставит. Ну, отряд свой положишь, сам ляжешь. Сейчас о тебе вся страна знает, вместе с товарищем Троцким – вот, мол, товарищ Хаджи-Мурат – боевой командир, кавалер ордена Красного знамени. А если ты с командиром бригады сцепишься, со своими воевать станешь, то и страна забудет, что у неё такой герой есть.

– Э, я смэрти нэ боюсь, – рубанул кавказец ребром ладони по воздуху, рассекая его, словно саблей.

– А вот я боюсь, – признался я, покачав головой. – И комиссар боится, и остальные ребята. Но придётся.

– Пачэму придётся? Тэбе ешё товарышу Троцкаму нужна докладывать, – забеспокоился Хаджи-Мурат.

– Другие доложат, – улыбнулся я. – Таких, как я, у товарища Троцкого много. Вот таких, как ты, мало.

Развернувшись, пошёл к товарищам, продолжавшим петь. А песня была длинная-длинная.