Неизвестная война

– Пройдите туда, Владимир Иванович, и разденьтесь до пояса.

– В каком смысле? – не понял я.

– А какой смысл в раздевании? Ужасно хочу увидеть ваш торс, вот и всё, – улыбнулся Кедров.

Что ж, у начальства свои причуды. Может, собирается снять мерку, чтобы пошить мне новый мундир? Но с Кедрова станется отправить меня куда-нибудь на дно Чёрного моря, а параметры тела нужны для скафандра. Что там есть интересного для молодой республики? Золото эллинов, драгоценности Мамая или затопленные сокровища Врангеля? Тьфу ты, Врангеля на горизонте пока нет, чуть позже появится, и про его сокровища никто не слышал, а я просто начал нервничать в предвкушении непонятного и необъяснимого.

Но Михаил Сергеевич принялся ощупывать мою спину, и получалось у него это довольно умело, словно у заправского врача. Всё-таки по медицинским комиссиям в своё время пришлось походить изрядно, есть с чем сравнивать. Кажется, это называется «пальпация»?

Кедров прощупал мой позвоночник, огладил спину, негромко, но властно приказал повернуться и принялся за плечи, потом спустился ниже, уделив особое внимание рёбрам.

– Всё. Можете одеваться, – разрешил начальник Особого отдела и отошёл в сторону, где стоял кувшин и небольшой тазик.

Пока Кедров мыл руки, я успел одеться, продолжая недоумевать по поводу действий своего начальника. А он между тем уже вытирал ладони полотенцем.

– Как врач могу вам сказать, что вам следовало бы месяц провести в санатории, лучше всего – на море, Ялта, можно Алушта. Солнце, морская вода, фрукты. Вино и женщины – дозволяются. В целом ваше состояние удовлетворительно, а с учётом вражеской контрразведки, тюрьмы – что там у вас ещё было?..

– Побег. Пеший поход через лес, четырнадцать дней без еды, – принялся перечислять я. – Ещё сыпной тиф, две недели без сознания.

– С учётом всего сказанного – даже прекрасное, – невозмутимо закончил диагностику Кедров. – Даже странно, что нет признаков дистрофии, и все рёбра целые. Показалось, что в одном из рёбер есть трещина, но точно определить не могу.

– Не знал, что вы ещё и врач, – растерянно произнёс я. – И про ребро вы правильно угадали.

– Я не угадываю, а знаю, – холодно сказал Михаил Сергеевич. – Практика у меня не очень большая – год, зато на Кавказском фронте, от пациентов, сами понимаете, отбоя не было. И диплом медицинского факультета имею. В ближайшее время, лучше к завтрашнему утру, жду от вас подробного рапорта обо всех ваших злоключениях. О том, с кем именно вы контактировали, о допросе в английской контрразведке, о допросе в контрразведке белых, о вашем пребывании в тюрьме. В общем, обо всём.

– Слушаюсь, – только и сказал я.

Представив, сколько придётся писать, я взгрустнул, но, вспомнив, что можно писать обычным текстом, без шифровки, повеселел.

Кедров указал мне на один из мягких стульев, стоявших у письменного стола, затем уселся сам.

– Что ж, Владимир Иванович, теперь можно поговорить, – сказал Михаил Сергеевич. – Не скрою, очень рад вас видеть. Вас искали и мы, искало подполье. Владимир Иванович, у меня много недостатков, но нет привычки бросать своих людей. В крайнем случае, я должен знать их судьбу. Последние сведения о вас – отправлен на Мудьюг, откуда не возвращаются. Имелась информация о восстании среди заключённых, о попытке к бегству, но официально – восстание подавлено, беглецы пойманы и уничтожены. По времени оно совпадало с вашим прибытием на остров, но фамилии восставших неизвестны.

– Ишь, испугались охранники сказать правду, – с удовлетворением сказал я. – Не знаю, сколько всего беглецов – в нашей группе уходил тридцать один человек. Первым умер товарищ Стрелков, фамилии остальных не помню. Увы, осталось тринадцать. Если бы не тиф, уцелело бы больше.

– Стрелков? – заинтересовался Кедров. – Пётр Петрович?

– Так точно. Стрелков – председатель Архангельского уездного исполнительного комитета. Вы его знали?

– Разумеется. Стрелков был в моей комиссии.

Понял. Та самая знаменитая «Советская ревизия», которой приписывались тысячи расстрелянных только в Вологде. Похоже, по её приказу расстреляли всё население и Архангельской, и Вологодской губерний.

– Пётр Петрович изначально принадлежал к кадетам, а где-то в шестнадцатом или семнадцатом стал большевиком, – сообщил Кедров.

Я мысленно улыбнулся. Если Стрелков был кадетом, то этим и объясняется его желание провести восстание «по закону» – с митингами, с резолюциями, с принятием её большинством голосов. Сам я обеими руками проголосую за главную идею партии народной свободы о правовом государстве, с разделением властей и господством закона, но не на каторге же! Так можно дойти до того, чтобы поднять вопрос – а легитимно ли наше восстание, если нас сюда определили по законам непонятного, но правительства?

– Стрелков во время восстания был тяжело ранен и по дороге умер. Не знаю, сможет ли кто-нибудь отыскать могилу.

– Отыщем, – уверенно сказал Кедров. – А почему вы не дали о себе знать, когда вышли к своим?