Неизвестная война

Я же взял на себя письменный стол. Не мудрствуя лукаво, для начала принялся выдвигать ящики. Так, вот этот какой-то подозрительный – выглядит не таким глубоким, каким должен быть. Так и есть – фальшивое дно, под которым… М-да, бумажные деньги Российской империи, разного достоинства, от трёх рублей до сотни. Навскидку – тысяч на десять, может, и больше. Неплохие деньги для директора библиотеки.

– Серафим, а здесь царские ассигнации в ходу? – поинтересовался я.

– А хрен его знает, – пожал плечами Корсаков. – В прошлом году в ходу были, а нынче не знаю.

– Трофеи нужны? Если нужны, забирай.

Нашим пригодятся.

Корсаков только отмахнулся – потом, мол. Ну, потом, так потом. Лучше бы, конечно, это были золотые червонцы – больше пользы и для подполья, и для меня.

Больше тайников не нашлось, хотя я вспомнил все потайные места, где они гипотетически могли быть. Проверил крышку, ящики, даже ощупал стенки на предмет обнаружения потайных ниш. Среди бумаг тоже не нашёл ничего интересного. Какие-то счета, квитанции о получении грузов, акты о приёмке книг. Вон, тут лежит огромная бумага, удостоверяющая, что Архангельская городская дума передает в дар общедоступной библиотеки сто экземпляров издания… Крестинина!

Теоретически деловые бумаги могут содержать шифры, тайные коды, послания, но, скорее всего, они именно то, чем кажутся.

– Командир, а вот это что такое? – поинтересовался Корсаков, вытаскивая из-под книжного шкафа фотоальбом.

Альбом солидный, очень тяжёлый, в переплёте из натуральной кожи (м-да, опять заговариваюсь – разве в ту пору появилась искусственная?), с медными вычурными накладками. В общем-то, ничего сверхъестественного. Только зачем фотоальбомы засовывать под шкаф?

А внутри вместо семейных фотографий обнаружились почтовые карточки, или, как их называли в ту пору, «Postkarten».

Я перетащил альбом на стол и принялся методически просматривать все страницы, а пост-карты вытаскивать из прорезей, читать адреса и надписи на обороте и складывать в стопку.

Итак. Текст отсутствует. Обратный адрес везде: Warszawa. Poste restante. 12. Можно предположить, что «Варшава. До востребования». Сегодня это писали бы по-русски, но латинскими буквами. Зато картинки самые многообразные. Тут тебе и симпатичные барышни в польских национальных костюмах, и усатые паны, словно сошедшие со страниц книг, козочки и овечки. Много детишек – мальчики, целомудренно чмокающие в щёчку девочку, девочки, завязывающие бантик любимой кошке. А эта вообще прелесть – пухлый малыш, сидящий на горшке и зажимающий нос!

Всего я насчитал девяносто две карточки с разными иллюстрациями. Самая первая датирована осенью девятьсот седьмого года, а последняя – августом пятнадцатого. В принципе, ничего удивительного. В сентябре одна тысяча пятнадцатого наша армия оставила Польшу. Получается, Зуев получал по одной карточке в месяц. И что бы это значило? Чистый лист может означать что угодно – всё без изменений, или напротив, какое-то руководство к действию. Возможно, шифром служил не текст, а картинка или фотография. Ладно, это мы отложим в сторонку, при случае переправим на «Большую землю». Не думаю, что альбом может пригодиться Советской России, но пусть шифровальщики ломают головы – авось, пригодится на будущее.

Почему Зуев не уничтожил карточки, хотя это наверняка следовало сделать? В рассуждении, что никто не обратит внимания? Или эти почтовые карточки дороги ему как память? Как-никак, закончил Варшавский университет – ностальгия, понимаете ли. Стоп, а если господин Зуев не англичанин, а этнический поляк, завербованный английской разведкой? В принципе, такое возможно. Отношение ляхов к России никогда не было доброжелательным, а сами они всегда считались нигилистами и революционерами. Вон, взять того же Дзержинского или Менжинского. И как объекты вербовки прекрасно подходят хоть англичанам, хоть немцам. Русский язык прекрасно усваивается братьями-славянами, а выдавать себя за великоросса безопаснее, нежели за поляка.

– Командир, полундра! – услышал я громкий шёпот одного из парней, дежуривших у чёрного хода. – Похоже, господин директор сюда идёт.

– Дверь запирай, пусть заходит, а потом хватайте и тащите ко мне, – приказал я, готовясь к встрече.

Донёсся невнятный шум. Господин Зуев, судя по всему, даже не подумал сопротивляться.

– Господа, вы перепутали, – донёсся до меня насмешливый голос директора. – Здесь не отделение банка, а библиотека.

Кажется, принял нас за грабителей. А не струсил директор, молодец!

Когда Платона Ильича ввели в его же собственный кабинет, он, увидев меня, если и удивился, то не подал вида.

– Владимир Иванович! – нарочито громко вздохнул Зуев. – Я считал, что вы эмиссар Троцкого, а вы всего-навсего взломщик?

– Так мы, пан директор, от скуки на все руки. Кстати, я приношу вам свои извинения.

– За что? – не понял директор. – Скорее, это я должен просить у вас прощения, что ваша миссия была сорвана.

– Полноте, – махнул я рукой, словно герой плохой оперетты. – Моя миссия была признана успешной, более того, меня даже наградили орденом.