Неизвестная жизнь писателей, художников, композиторов

«История Иванова – это история одной картины». И ничего большего или меньшего по этому поводу сказать нельзя. Действительно, так оно и есть: русский художник Александр Андреевич Иванов, по сути, всю свою творческую жизнь посвятил «Явлению Мессии». Причем не год, не два, не десять, а целых двадцать пять лет работы над одним полотном!

Анализировать соответствие этой работы тем критериям, которые общественное мнение устанавливает для гениев, талантов и посредственностей, очень сложно. И не нам дано лишать гениев лавровых венцов или надевать их на бездарные головы.

Сын академика Российской академии художеств Александр Андреевич Иванов попал в Рим – место, куда стремились многие из тех, кто любил не только аромат растертой краски, льняного масла и женской плоти. Но и тот всесильный дух творческих исканий, которыми напитали этот город гении Возрождения Леонардо да Винчи, Микеланджело и все те, кто струил свой внутренний божественный талант в его пронизанную очаровательной страстью атмосферу.

Как и все молодые люди, Александр тотчас окунулся в эту пленительно-очаровательную жизнь любви, творчества и прочих сладостей, которые предоставляет юность. Он даже писал об этом родителям. Конечно же, он пил вино, любил красивых женщин, но тем не менее ни на минуту не забывал о своем призвании.

Впрочем, по страстям и любовным приключениям Александра Андреевича, которых, судя по сведениям дотошных биографов, было у него не так уж и много, судить о его внутреннем мире не стоит: молодость не всегда облагораживает старость…

И вот Александр Иванов в Риме. И в этой столице художников, поэтов, музыкантов он застрянет на целых двадцать пять лет. Чем же здесь занимается стипендиат (как сказали бы сегодня) Академии художеств?

Жизнь Иванова в Риме – это не только монотонный и однообразный переход изо дня в день, как из одного помещения в другое, в которых все обыденно и одинаково, как сидение в камере или монастырской келье, но и странное, уходящее за грани рационального мышления поведение.

Да, он вел себя нестандартно. А что здесь такого? Кому не известно, что люди, отмеченные божественной печатью, свою жизнь строят не так, как хотелось бы обществу. Но тем не менее в поведении Александра Андреевича наблюдалось нечто такое, что даже при мимолетном взгляде настораживало. С особенной отчетливостью это проявилось в последние годы его жизни в итальянской столице. Да, были странности у А. Иванова. И подмечали их не одни художники.

Жизнь в одиночестве, безусловно, наложила заметный отпечаток на внутреннее состояние художника. Например, в нем стала развиваться необоснованная подозрительность к окружающим его людям. Так, в 1838 году, по возвращении из Неаполя, он посчитал, что в мастерской не хватает некоторых дорогих его сердцу предметов. Позже ему стало казаться, что в его отсутствие из запертой мастерской кто-то похитил деньги. «Наконец он решил, – пишет М. Алпатов, – что кто-то в его отсутствие переворошил бумаги, причем ему показалось, что вещи посыпаны каким-то порошком, от прикосновения к которому он почувствовал боль в руке».

На самочувствие Иванова влияло и то, что каждодневный быт его становился все более беспорядочным. Погруженный в труды, он стал обходиться без обеда, питался сухим хлебом, который носил в кармане, варил себе кофе сам, доставал воду из соседнего колодца… Если же друзьям все-таки удавалось уговорить его отобедать в ресторане, и там он отступал от обычных правил своей монашеской трапезы, ему все равно становилось дурно, точно он съел что-то опасное для его здоровья.

Эта мания заставила Иванова обедать только в трактире «Фальконе». Из других подобных учреждений художник уходил «с животной болью». Он постоянно опасался, что его хотят отравить, и любую боль, которая появлялась у него после еды, объяснял не расстройством пищеварения, а существованием в Риме некоей группы людей, которые желали его смерти. Поэтому они подкупали служителей тех мест, где он обедал, чтобы те отравляли его. Доверял же он только рыжему трактирщику в «Фальконе», поэтому и обедал почти всегда в этом заведении.

Выходит, Иванов страдал манией отравления? Здравомыслящий человек вряд ли может усомниться в этом. Тем более после ряда свидетельств очевидцев. Вот, например, воспоминание некоего П.М. Ковалевского: «В одну из вечерних прогулок Иванов отстал от общества и долго не показывался на дороге. Я вернулся к нему и нашел его бледного, встревоженного, прислонившегося спиною к большому камню.

– Что с вами, Александр Андреевич? – спросил я. – Вам нездоровится?

– О, ничего-с особенного – старый знакомый, – ответил художник как-то иронически.

– Какой старый знакомый?

– Яд-с… Оттого и тошнота, и все, что следует-с… Я к этому привык-с, старый знакомый-с! – Сначала намеком, а потом уж и совсем определенно и подробно он рассказал спутнику, что его десять лет кряду отравляют. В словах и голосе звучала твердая уверенность в этом.

– Да какая же польза и кому вас отравлять? – решился поласковей спросить я у художника, думая, что он бредит. – Может, вы обременили желудок?