Неизвестное о Марине Цветаевой. Издание второе, исправленное

Не обольщусь языком — не обольщусь самым дорогим — эти строки следует понимать не в бытовом, а в творческом ключе как отказ писать стихи, потому что их все равно не понимает средний читатель — безликое множество «читателей газет». Действительно, и у Пастернака, и у Цветаевой к 1934 году происходит убывание лирического потока, оба концентрируются на прозе. В тот час источником вдохновения стало негодование:

Мне безразлично — на каком
Непонимаемой быть встречным!
(Читателем, газетных тонн
Глотателем, доильцем сплетен).

Цветаевой не хватало любящего, понимающего, одаренного читателя, эквивалентного поэту, но в тетради она открещивается и от такого читателя:

Мне безразлично — на каком
Непонимаемой быть «другом
Читателем»[195]

Друга-читателя нет, а Пастернак — друг-поэт, редко о ней вспоминает. Возможно, в этих строках — отклик на стихотворение Баратынского «Мой дар убог, и голос мой негромок…», тем более что «Тоска по родине» писалась в год 90-летия со дня смерти поэта, скончавшегося 29 июня ст. ст./ 11 июля 1844 года. Баратынский мечтал найти друга-читателя в «потомстве». Сама Марина Ивановна обращалась к другу-читателю в 1919 году в стихотворении «Тебе — через сто лет», мечтала, чтобы родился поэт нового века, кто помянет о ней.

3. Особенно — рябина…

Думы о будущем, о потомках у Пушкина в стихотворении «Вновь я посетил…» образно связываются с младой сосновой рощей, у Пастернака в стихотворном посвящении Цветаевой — с вишневым садом; у Цветаевой в «Тоске по родине» — с рябиной. Любой куст, но особеннорябина заставляет посмотреть на жизнь как на мир гармоничный. Если заглянуть в цветаевские черновики, становится понятнее ход ее размышлений. От мысли об отсутствии родины через мысль о кусте (финальный образ рябины) Цветаева уходит к мысли о самодостаточности поэта. В рабочей тетради записывает:

«(Отзвуки) Что мне — родина? / Самородина / Рождается сама!»[196] Поэт самороден, способен рождать стихи. Родиной, в толковании Цветаевой, оказывается она сама — создательница стихов. В окончательном тексте:

Та

к край меня не уберегМой, что и самый зоркий сыщик —
Вдоль всей души, всей — поперек!
Родимого пятна не сыщет!

И все-таки с Россией рябина соединена тоже, не случайно современники прореагировали на концовку стихотворения как на тоску по России. На поле тетради узеньким столбиком записывается простонародное:

Рябина:
Садили[197]
Зорькою.
Рябина.
Судьбина
Горькая.
Рябина —
Седыми
Спусками…
Рябина,
Судьбина
Русская[198]

.

Рябина ассоциируется здесь с горькой судьбой, со старостью и с Россией. И — двустишие, ставящее знак равенства между рябиной и горечью непонимания:

_{Из /}

^Сверх каждого лета, из каждого садаРябина: обида, рябина — досада[199]

Таким образом, рябина, венчающая «Тоску по родине», примиряет Цветаеву с жизнью, потому что рябина — досада — человеческое негодование — эмоциональный отклик Цветаевой на звучание мира. «Но если по дороге / Куст — встает, особенно — рябина…», если ей навстречу устремляется куст рябины, она вспоминает о любимом ею мире природы и родственном ему мире стихов[200]. Красная кисть рябины ассоциируется у читателя с труженической кистью поэта и страстным голосом Марины Цветаевой. В 1916 году, в «Стихах о Москве», она воспела рябину как куст своего рождения. Творчество, страна Лирики — единственное убежище. Язык поэзии — язык Жизни.

Нет, надо писать стихи, — убеждает она Ходасевича в майском письме 1934 года, возражая себе, своей «Тоске по родине», видимо, вспоминая ушедших поэтов-современников: Блока, Белого, Маяковского, Волошина, Парнок. — <…> И именно потому что нас мало, мы не вправе… Это меня беспокоит до тоски — мысль о возможности такого рядом, почти со мной, ибо я давно перестала делить стихи на свои и чужие, поэтов — на «тебя» и «меня». Я не знаю авторства <…> (VII, 466)