Неизвестные лики войны

«Для европейца с Запада, привыкшего к небольшим территориям, расстояния на Востоке кажутся бесконечными. Гражданин США привык мыслить категориями огромных степей и прерий, и поэтому он не разделит этого чувства, близкого к ужасу. Ужас ещё усиливается меланхолическим, монотонным характером русского ландшафта, который действует угнетающе, особенно мрачной осенью и томительно долгой зимой.

Психологическое влияние этой страны на среднего немецкого солдата было очень сильным. Он чувствовал себя ничтожным, затерянным в этих бескрайних просторах. Уроженцы Восточной Германии значительно легче акклиматизировались в этом странном новом мире, так как Восточная Германия географически является связующим звеном между Россией и Западом. Солдаты из других земель Германии, как и их отцы в Первую мировую войну, тоже научились приспособляться к местным условиям. Россия явилась истинным испытанием для наших войск. Это была тяжёлая школа».

У южан и западных европейцев вызывал ужас снег, угнетающе действуя на их психику. Появился термин — «снегобоязнь».

Бездонные пропасти и заоблачные вершины горных перевалов, за которые предстояло сражаться, вызывали парализующий страх. Прибавьте к этому холод, от которого страдали не только южане, но и «привыкшие к суровым зимам» русские солдаты.

«С половины ноября (1877 года) снег завалил балканские проходы, и войска Радецкого жестоко страдали в своих орлиных гнёздах. Двинутая на Шипку без тёплых сапог и полушубков, 24-я пехотная дивизия была буквально заморожена, с небольшим в две недели лишившись двух третей своего составами к половине декабря её сняли с перевала. Нужна была вся твёрдость Радецкого и героизм его VIII корпуса, чтобы отсиживаться почти три месяца в таких условиях и удержать в своих окоченевших руках важнейший стратегический пункт театра войны. В трёх полках 24-й дивизии обморожено 6213 человек — свыше двух третей штатного состава. Во всём отряде Радецкого с 5 сентября по 24 декабря боевая убыль составила 700 человек, заболело и обморожено 9500».

Многих завоевателей сводила с ума пустыня. В Палестине впадали в безумие крестоносцы. Французские солдаты во время Египетского похода, завидев Нил, топились в его волнах. В Сирийском походе — стрелялись.

Участник марша через пустыню Гоби в 1945 году вспоминал:

«Степь казалась раскалённой сковородкой. Солнце садилось всё ниже, но желанной прохлады вечер не приносил. Только тогда я понял по-настоящему, что такое пустыня. Жажда перебивала всё остальное. Не хотелось ни есть, ни спать, только одна неотвязная мысль билась в голове: „Пить, пить, пить…“ (…)

Ещё труднее было танкистам. В металлической коробке танка жаркий, будто расплавленный воздух, руками не тронешь нагретое железо. У всех пересохло в горле, стали сухими губы. Танки передвигались на расстоянии ста метров друг от друга. Взметённый горячий песок набивался внутрь, слепил глаза, лез во все щели, как наждак, перетирал стальные детали гусениц. Разведчики пытались найти источники воды. Мотоциклисты взбирались на сопки, чтобы разглядеть издалека колодец или озеро. Но видели только миражи. (…) И в результате там, где пехота шла через пустынные участки территории Маньчжурии, резко возросли людские потери. Особенно тяжело это отразилось на частях, наступавших через Гоби. Ребята рассказывали, что в иных частях число потерявших боеспособность от солнечного удара достигало двух третей списочного состава.

Да и на нашем участке солнце убило немало людей, особенно в пехотных полках. И то, что воды на человека приходилось по 200 граммов в день, то есть по гранёному стакану, как с оптимизмом пишут сегодня некоторые, я не считаю какой-то доблестью. Командиров, в чьих частях сложилось такое положение, следовало бы отдать под суд. Да и высшему командованию надо было сделать серьёзнейшее внушение, может быть, кое-кого и крепко наказать. Причина была веская: тысячи и тысячи солдат потеряли боеспособность от солнечного удара».