Неизвестные рассказы сыщиков Ивана Путилина, Михаила Чулицкого и Аркадия Кошко

В назначенный час я, конечно, был на месте и восседал в приёмной с десятком других лиц, явившихся на приём. Вскоре приехал Трусевич, поздоровался со мной, но не сказал ни слова. Он ранее других был принят премьером. Пробыв в кабинете председателя минут пять, Трусевич приоткрыл дверь, пошарил в приёмной глазами и, найдя меня, позвал в кабинет. Из-за письменного стола навстречу мне привстал Столыпин. Умные, несколько грустные глаза, скорбная складка между бровей, как бы чуть-чуть припухшие губы, высоко поднятая голова – всё это придавало ему сильно озабоченный, но и несколько надменный вид:

– Садитесь, – сказал он холодно.

Затем, не торопясь, снял очки, отложил их в сторону, провёл пальцами по усталым глазам и вдруг, быстро повернувшись ко мне, неожиданно спросил:

– Когда вы думаете ехать в Москву?

Я ясно почувствовал в его тоне, что он не допускает даже мысли об отказе. Конечно, от Трусевича он знал о моём нежелании ехать, но полагал, очевидно, что вызов к себе по тому же вопросу равносилен приказанию и что отказа быть не может.

– Когда прикажете, ваше высокопревосходительство, – ответил я.

– Вот и прекрасно, – сказал Столыпин, – в московской сыскной полиции чёрт знает, что творится. Наведите порядок, реорганизуйте её.

И затем, обратясь к Трусевичу, добавил:

– Выдайте господину Кошко полагающиеся ему подъёмные и прогоны в максимальном размере.

Затем, снова обратясь ко мне:

– Поезжайте, пожалуйста, возможно скорее. До свиданья. Желаю вам полного успеха.

И, протянув мне руку, он отпустил меня. Не дожидаясь Трусевича, я уехал. Смутно было у меня на душе. Конечно, явиться в Москву в качестве, так сказать, ставленника Столыпина было лестно, но, с другой стороны, это форсированное назначение меня несколько коробило. Столыпин не пожелал посчитаться с моим нежеланием не ехать, не интересуясь даже мотивами моего отказа. Департамент полиции отпустил мне щедрые прогоны в размере трёх тысяч рублей, и недели через две я уже был в Москве.

В одном из моих предыдущих очерков я говорил уже о том хаосе, что царил в сыскной полиции в Москве в момент моего приезда, а потому не буду повторяться. Приблизительно через год мне удалось вполне наладить дело, и именно к этому времени относится то, что я хочу рассказать ниже.

В доме одного моего знакомого я встретил как-то двух профессоров московского университета. Последние обратились ко мне с просьбой разрешить им приводить хотя бы раз в неделю в помещении Сыскной полиции занятия для студентов юридического факультета для ознакомления их с научными методами, употреблявшимися в уголовном розыске. Имелись в виду антропометрия[70], дактилоскопия и музей[71], находящийся при сыскной полиции. Профессора говорили: «Для всех этих будущих судебных следователей и кандидатов на судебные должности весьма важно познакомиться как с измерительными приборами, так и с внешним видом инструментов, обычно употребляемых профессиональными ворами и мошенниками!»

Принципиально я охотно дал своё согласие, но заявил, что самолично решить этого вопроса не могу. Я обращусь к градоначальнику, хотя думаю, что и тот не даст ответа, не запросив министра.

Так и случилось: генерал Адрианов[72] не пожелал взять решение этого вопроса на свою ответственность и по прямому проводу доложил о нём Столыпину. «Предоставляю это дело на усмотрение Кошко, которому всецело доверяю», – ответил премьер. Я известил о благоприятных результатах моих профессоров, и первое собеседование со студентами было назначено на ближайшую субботу.

Причудлива судьба человеческая. Думалось ли мне, что я, человек со скромным офицерским образованием, вынужден буду читать лекции не только целому факультету студентов, но даже и двум профессорам, им сопутствующим. Между тем такие собеседования продлились несколько лет вплоть до моего отъезда в Петербург. Конечно, нашим беседам я попытался придать возможно более семейный характер. Кафедры я не воздвиг, а, усадив молодёжь у себя в кабинете, я с первой же лекции начал приблизительно так:

– Я знаю, господа, как слово «сыщик» непопулярно среди вас, но вам не следует смешивать понятий о розыске политическом и уголовном. Мне нет никакого дела до того, как вы думаете и во что верите. Моя сфера иная. Пропадут у вас часы или бумажник, подвергнетесь ли вы нападению с целью ограбления… И тогда я и мой персонал к вашим услугам…

И так далее, в том же духе.

Это, если и не высоко-полезное, то, во всяком случае, безобидное занятие чуть не возымело для меня неприятные последствия, но об этом я узнал много позднее. Получив в 1914 году назначение заведовать всем уголовным розыском Империи, я переехал в Петербург. Трусевич был уже давно в Сенате, пробыл некоторое время на посту директора Департамента полиции Белецкий[73], и к моему приезду делами Департамента ведал товарищ министра Джунковский[74]. К нему я и явился представиться. Генерал Джунковский, недавний московский губернатор, хорошо меня знавший по Москве, весьма любезно меня принял и пригласил в этот же день у себя позавтракать.