– Я Перепетуя Егоровна Шорина, купеческая вдова, а это моя, так сказать, компаньонка Ирина Петровна Петушкова, дальняя родственница покойного супруга, более тридцати лет живёт на моих хлебах. Владею домом на Камергерском переулке, судиться, окромя как с жильцами, не судилась. Семья у меня небольшая: сын, дочь, она (Шорина ткнула на Петушкову) да кухарка Агафья, двенадцатый год у меня служит. Живём мы тихо, людей не принимаем, да и сами никуда не шляемся, разве вот она [Петушкова] редкий праздник пропустит да в церковь не отпросится, так что люди все крепкие, надёжные. Не буду скрывать правды и расскажу всё как есть. Дочка у меня хворая с изъянцем – всё чихает да кашляет. Ну да ничего, я за ней пятьдесят тысяч приданого даю. Сын прошлым годом кончил коммерческое училище с серебряной медалью, но должности пока не имеет, живёт при матери. Агафьюшка баба пречестная: не то чтобы там на сельдерее или порее копейку украсть, но и на антрекоте гривенника не свиснет. Про Петровну и говорить нечего – женщина тихая, скромная, богобоязненная; иной раз и вспылишь, а она хотя бы что, будто воды в рот набрала.
А вот, между прочим, вчерась какое дело приключилось – считаюсь это я вечером с Агафьей, кончила, заказала ей, что купить на завтра, и полезла в шифоньер за деньгами. Глядь, а бумажника-то и нет! Я туда-сюда, обшарила все полки, как в воду канул! Созвала всю семью, говорю: «Ищите, может, это я со слепа не нахожу». Перевернули и перешарили всё, одним словом – нет! Конечно, деньги свои держу я в банке; в бумажнике же так, немного на всякий случай. Однако было в нём всё же 800 с лишним рублей да три выигрышных билета 1-го займа ещё покойника мужа. Весь этот день сидели мы дома, никто к нам не приходил, а часам к девяти вечера лишь сын вернулся из бильярдного заведения – он у меня обожает шары катать, да Петровна от всенощной возвратилась. Бумажник же с утра был на месте, так что я и ума не приложу над эдаким происшествием. Конечно, мне наплевать, хоть и жалко, но пропажа не весть какая, и ради этих денег не стала бы я шляться по разным полициям да пороги обивать, а только страх меня берёт: что же это такое в самом деле среди бела дня, можно сказать, из-под самого носа, и вдруг такое нарушение правов? Ведь эдак, прости Господи, чего доброго проснёшься и увидишь себя зарезанной. Очень прошу вас, господин начальник, пособите мне и избавьте меня от убийцы.
– А как живёт ваш сын? Не покучивает ли? – спросил я, подумав.
– Ой, что вы! Он истинное ещё дитя. Тихий, кроткий, мухи не обидит, да и держу я его строго: не пьёт, не курит и насчёт женского сословия – ни-ни!
Тут почему-то Ирина Петровна жеманно потупилась.
– Скажите, госпожа Петушкова, – обратился я к ней, – какую церковь вы чаще всего посещаете?
– Я-с?.. Храм Христа Спасителя.
– А почему же? От Камергерского это не так близко.
– Да-с мы так привыкли; к тому же и поют там весьма прилично.
– Скажите, – продолжал я, – посещаете ли вы в Москве родных, знакомых?
– Нет-с, родных у меня нету. А какие же знакомые? Ведь я девица, да и не люблю я из дому выходить. И к благодетельнице привыкла. Да и ангелочков ихних вырастила.
Записав адрес Шориной, я обещал в этот же день прислать ей двух агентов для производства в квартире тщательного обыска. К вечеру мои люди вернулись, привезя с собой арестованную Агафью и отобранный у неё бумажник.
– Мы как открыли её сундук, – доложили они, – так бумажник сверху и лежит. Деньги в нем целы, не хватает лишь в нём одного выигрышного билета. Кухарка, конечно, отпирается, клянётся и божится, что ни в чём не виновата, да известно – все они так!
– Я думаю, что кухарка не врёт, – сказал я, – ведь она знала, что барыня заявила полиции, что предстоит обыск, и вдруг нате – на самое видное место положила бумажник. К тому же и билета не хватает. Куда он мог деваться? И для чего было бы этой неграмотной женщине особо тщательно прятать именно этот билет? Нет, тут что-то не то. Скорее всего, бумажник ей подброшен.
Я стал анализировать происшедший случай: утром бумажник был, вечером его не оказалось, из посторонних за день никто не приходил, из своих уходили двое: сын – в бильярдную, и Петушкова – в церковь. Следовательно, сплавить билет могли только они. Но в этом логическом рассуждении я наталкивался на тяжелое препятствие – ведь совершенно невероятно, чтобы Петушкова или сын удовольствовались бы одним билетом и не воспользовались бы ни деньгами, ни остальными облигациями. Желая отвести от себя подозрение, они могли, конечно, подбросить бумажник кухарке, но пустым или наполовину опустошённым. Между тем, пойдя на столь рискованное дело, вор ограничился столь скромной толикой! Вещь невероятная!