Неизвестный Филби

У меня не было доступа ни к какой секретной информации, да и вообще ни к какой информации, кроме радио и газет. У меня не было работы. Я даже не знал, куда мне удастся устроиться, считал только, что мои надежды, скорее всего, могут быть связаны с журналистикой. И, тем не менее, меня завербовали. Единственное, что было известно обо мне резиденту нелегальной разведки — это мое желание работать на дело Коммунизма (даже в нелегальных условиях, если потребуется), да еще то, что я происходил из безукоризненной буржуазной семьи, получил буржуазное воспитание и образование. По сути, он вытянул из пачки чистый лист бумаги в надежде на то, что в один прекрасный день он сам или кто-то другой сможет написать на нем что-нибудь полезное.

Разрешите сказать несколько слов об этом человеке.

В то время я был очень молод — мне было чуть более двадцати — и не слишком умудрен в общении с людьми. Так что, возможно, в каких-то деталях я воспринимал Арнольда неправильно. Но и сегодня, с позиций многих прожитых лет и несравненно более богатого опыта, я все равно считаю его идеальным чекистом. Человеком, которого мог лично подобрать Дзержинский.

Это был трезвомыслящий и широко образованный марксист-ленинец. Он свободно рассуждал на философские, политические и экономические темы и всегда был способен помочь разобраться в наиболее трудных концепциях нашего учения. Арнольд был отлично информирован в вопросах современной политики. Он читал множество газет и журналов на английском, французском и немецком языках. Мы вели долгие дискуссии по актуальным проблемам Европы, Америки и Дальнего Востока.

При этом он отличался редкой человечностью. Никогда не забывал, что у любого человека, как бы ни был он предан делу, может возникнуть потребность обсудить личные трудности, личные проблемы. Он неизменно был внимательным слушателем и, если в этом возникала необходимость, давал советы. Обсудив профессиональные вопросы, мы зачастую начинали болтать о всяких пустяках. Ему было присуще чувство юмора. И часто мы хохотали до упаду.

Вскоре после нашего знакомства он превратился для меня в нечто среднее между приемным отцом и старшим братом. Отцом — когда дело касалось напутствия, совета и авторитета; старшим братом — когда мы вместе веселились. Идеальные отношения!

Но он бывал также и очень твердым. Без конца читал мне лекции о правилах безопасности. Помнится, как-то раз, когда он наставлял меня в вопросах безопасности, я вспылил и сказал, что слышу одно и то же в десятый раз.

— Всего в десятый, — заметил он. — Не волнуйтесь. Прежде чем я закончу с вами работать, вы услышите это сто раз.

Возможно, его настойчивости я во многом обязан тем, что стою сегодня перед вами, вместо того чтобы гнить в тюрьме, если не в гробу.

И последнее, что мне хотелось бы отметить: долготерпение Арнольда.

Я уже говорил, что в момент вербовки был безработным. В том же 1934 году материальная нужда подтолкнула меня к тому, чтобы устроиться на работу в совсем незаметный ежемесячный журнал. В течение двух лет результатов от моей, с позволения сказать, «разведработы» не было никаких. Поэтому можно было бы понять моего советского друга, если бы он стал думать, что неплохо было бы вернуть меня в компартию. Но он подобных мыслей не высказывал. А упорно продолжал строить разные планы и проекты на будущее, правда, все они упирались в тупик. С глубокой грустью я думаю о том, что, тогда во многом благодаря его усилиям я впервые прорвался в ряды британского истэблишмента, получив назначение в качестве корреспондента «Таймс» во франкистскую Испанию, повторяю: в тот момент он исчез из моей жизни. И урожай, посеянный и взращенный им, был собран другими. Но я надеюсь, что добрая память о нем не умрет. Естественно, я так и не знаю его настоящего имени.

Тут мне хотелось бы вспомнить об инциденте, который, несмотря на его трагичность, явился для меня источником вдохновения на всю жизнь. Речь идет не о моем первом советском контакте, а о втором — Павле. По моим оценкам, он был резидентом нелегальной разведки в Западной Европе со штаб-квартирой в Голландии, хотя встречался я с ним как в Англии, так и во Франции.

Мы все знаем, что в ЗО-е годы некоторые хорошие люди, включая членов нашей с вами организации, пали жертвами имевших, к сожалению, место нарушений социалистической законности. Как мне кажется, в их число в итоге попал и мой второй контакт.

Я познакомился с ним в первой половине 1938 года во Франции. Он сообщил, что получил распоряжение вернуться в Москву, и я почувствовал, что он расстроен. Тем не менее его последние слова поистине вдохновили меня — они были сказаны, на мой взгляд, в традиции Феликса Дзержинского. Он сказал: «Ким, мы, очевидно, никогда больше не встретимся. Что бы ты ни услышал обо мне в будущем, продолжай свято служить делу, которое ты избрал».

Я, действительно, больше ни разу о нем не слышал, но, по крайней мере, старался оставаться верным его последнему завету.