Неизвестный Пири

«Кажется ли вам [обращение к присяжным] также возможным, даже для такого печально известного своими топорными методами человека, как обвиняемый, тайно приказать психически и морально неуравновешенному, необразованному эскимосу совершить подобное преступление, прекрасно зная о возможности того, что позже эта тайна станет известна всему племени и будет сообщена членам следующей экспедиции, которая посетит пролив Смита?»

«…Может так случиться, что вы посчитаете заявление прокурора о том, что истинный мотив преступления известен властям и замалчивается, не чем иным, как простым домыслом, в поддержку которого нет никаких доказательств… Может ли любой священник, даже под влиянием искусных убеждений и очевидных требований дипломатической необходимости, согласиться на молчание, когда святая исповедь, которую он сам принял, была совершенно искажена и лишена первичного смысла?»

И т. д. Затем Холл восстанавливает события на льду, которые могли привести к убийству Марвина. Вина переносится на инуитов, точнее на Харригана, хотя он и не стал убийцей. Одно из построений Холла особенно правдоподобно и подводит, кстати, к мысли, что жизнь людей на дрейфующем льду всегда опасна, всегда непредсказуема, в большой степени зависит от психической устойчивости индивидуумов, и, конечно, в нашем случае обстоятельства катастрофически ухудшаются из-за того, что Марвин не владеет языком аборигенов, а они не понимают английского.

Сначала Холл вспоминает известный эпизод из экспедиции Макмиллана 1914 года. Ее участник коммандер Грин, будущий биограф Пири, рассказывал:

«Мы разделились. С ним [Макмилланом] пошел Этукишук, а со мной – Певаток[358]. На следующий день разразился сильный буран с поземкой. Нам с Певатоком пришлось несладко. У меня погибли все собаки, и несколько – у него. Когда ветер стих, мы были счастливы, что остались в живых.

Певаток пытался уехать с последней банкой пеммикана и с канистрой, в которой оставалось около пинты керосина. У нас была одна винтовка, с которой я дневал и ночевал, потому что Певаток стал странно себя вести, когда настали трудные времена. Я выстрелил поверх его головы, чтобы испугать, но он только сильнее стал погонять собак. Поскольку ноги у меня были в не очень хорошем состоянии, надежды его догнать не было. К тому же опять начинался буран. Поэтому я встал на колено и прицелился ему в затылок.

К этому времени он уже отъехал на какое-то расстояние, а ветер снова поднимал в воздух снежную пыль. К счастью, я попал. Он замертво свалился с нарт.

В одиночестве я поехал на запад. В сходных обстоятельствах я, несомненно, поступлю так же».

Холл полагает, что нечто подобное могло случиться в отряде Марвина. Пища подходила к концу, и, когда Марвин остался один (претензия № 2), инуиты решили сбежать. Однако Марвин догнал их – и действительно был взбешен. Марвин угрожал Харригану, тогда инуиты перешли к более решительным действиям. Если все произошло именно так, то настоящая причина конфликта скрыта в претензии № 2.

Холл пишет: «Я предложил вам эту теорию как одну из возможных альтернатив преступлению, совершенному “солдатом, выполняющим приказ”».

Картина, без сомнения, реалистичная, и все-таки в ней есть немалый изъян. Грин ненавидел местных. Он говорил, что «не встретил ни одного эскимоса, который превосходил бы в своем развитии собаку». Что касается Кудлукту, то у него к белым, к Марвину никаких злых чувств не было. Скорее наоборот. Как юноша из племени мог убить белого, главного помощника Пири? Это кажется невероятным.

Взгляд из тюрьмы

Письмо доктора Кука писателю Уильяму Шиа от 24 ноября 1927 года: «Последние выводы об убийстве Марвина не убедительны для меня. Уверен, если внимательно прочитать все письма, которые Марвин посылал домой, то можно найти другую причину его смерти. Также я уверен, что Пири, Хенсон и Бартлетт знали о смерти Марвина и тайно договорились о том, чтобы замалчивать факты, которые позднее стали известны в Дании. О побудительных мотивах этой трагедии еще ничего не было сказано»[359].

В главе 14 цитировались пять писем Марвина Л. Бементу, все секретные, о чем Марвин то и дело напоминал: «…Прошу тебя считать все конфиденциальным»; «Я не осмелился бы писать все… если бы не был уверен, что ты все это будешь держать в секрете»; «Я знаю больше, чем кто-либо другой, об этом деле, но я не могу ничего сказать»; «…Я бы хотел рассказать тебе все, но я должен быть преданным коммандеру Пири…»

В родном городе Марвина Элмире существует Историческое общество округа Чемунг, в котором хранится дневник Марвина – полторы сотни листов, исписанных красивым почерком, записи лета и осени 1908 года. Сотрудники Общества любезно прислали нам этот документ, и появилась возможность сравнить откровенные письма Росса Марвина и его полевые записи, сделанные в те же дни, когда писались весточки Бементу. Ничего общего! В дневниках нет ни тревоги, ни недосказанности; это деловые, временами эмоциональные наблюдения, абсолютно лояльные по отношению к руководителю.