Неизвестный со станции Титлин

Мастерская потонула в крике, переполненном радостью и надеждой. Люди, находясь в притык друг к другу, умудрялись радостно прыгать на затекших, обниматься онемевшими руками и голосить во все горло. Некоторые поочередно вываливались наружу, чтобы в комнате стало чуть посвободнее. Но общее ликование не останавливалось – оно растекалось по цехам, коридорам и залам. Радость, как и горе, имеет заразительный эффект.

Айли, тем временем, наклонилась к брату и громко, стараясь перекричать удаляющийся гам, спросила.

– Кто это был, Питер?

– Это? – зрачки мальчика ошалело бегали из стороны в сторону, казалось на него только что вылили ушат ледяной воды. – Это Александр Корвин.

Глаза Айли удивленно расширились – она слышала много историй о Корвине от отца и брат. Для отца он был хорошим другом – смелым и необычайно умным, для брата страшим товарищем, для ее мира рассказов и баек времен Титлина он стал практически иконой. Мертвой иконой. Иконой, которая теперь, как птица Феникс, возродилась из пепла, и заявила о себе, дав отпор всему, что Айли так горячо ненавидела.

– И он зол, – добавил Питер. – Очень зол.

135.

Корвин с трудом сполз с дырявой поломанной тахты. Он так сильно устал, что заснул прямо в экзоскелете. Теперь все тело болело и зудело. Он расстегнул молнию и подставил грудь прохладным потокам апрельского ветерка. Опираясь о хлипкую обшарпанную стену маленького домика, который доживал свои последние годы, месяцы, а то и дни, он вылез из недр липнущего к коже экзоскелета. Майку можно было выжимать: будто Корвин только что вылез из бани. Он потянулся. Позвонки жалобно затрещали, давая понять, что еще одной такой ночки они не потерпят.

Он подошел к окну, больше похожему на панорамную дыру в стене частично проделанную строителями и задумкой архитектора, частично боевыми действиями. Открывался удручающий вид на полупустынный разрушенный Гильзеркирхен. Узкие улочки были завалены мусором, разбитой мебелью, бытовой техникой, кусками стен, камнями и кирпичной крошкой. Изредка доносился неуверенный собачий лай или скулеж. Место было совершенно безлюдно. Никто не хотел соваться в раздробленный бомбардировками квартал, за исключением редких мародеров, которые все ценное растащили в первые три недели.

– Долго я спал?

– Почти двадцать часов, – отозвался Титлин. Он стоял около Корвина и также глядел на разруху. – Эту инъекцию ты перенес намного проще, чем предыдущую. Вначале тебя вывернуло, но раз ты до сих пор жив, на станции все прошло, как нельзя, лучше.

– Чай помог. Но я смертельно устал.

– Не удивительно. Ты несколько часов был другим человеком.

– Мне хватило.

– План, насколько я могу судить, сработал.

– Думаю, да.

– Интересно…

Тон Титлина звучал отстраненно, однако Корвин уловил какую-то иронию в словах пришельца.

– Ты был не уверен в плане?

– Очень многое зависело от твоих ненадежных расчетов и импровизации. Я думаю, у тебя было не больше пятидесяти процентов.

– Не поздновато ли ты мне об этом говоришь?

Титлин чуть заметно качнул головой. А оранжевые глаза чуть посветлели от утреннего солнечного света.

– Ты не был настроен меня слушать, – прозвучал его голос в голове Корвина. – Ты бы сделал то, что сделал, даже если бы я был категорически против. Мне не стоило расшатывать твою уверенность. Нервы могли бы не выдержать.

Корвин, молча, наблюдал за Титлином. Пришелец бесстрастно сложил руки на впалой груди – этому жесту он научился у Корвина. Ему показалось это прагматичным и удобным. Только сейчас он понял, что пришелец перенимал не только некоторые нужные привычки. Он изучал. Изучал самого Корвина, его физиологию, его мышление, его психологию. И изучал весьма успешно.

– Но ведь сработало, – наконец, ответил он.

– Второй раз не хочешь попробовать?

Корвин удивленно посмотрел на Титлина.

– Это была шутка?

– Возможно, – уклончиво ответил пришелец.

– А ты обживаешься.

– Можно и так сказать.

Они стояли и смотрели в окно, там наступал новый день. Было начало апреля, снега отступали, а природа возрождалась, раскрываясь во всей своей красе, на фоне разбитого города. Сквозь руины «последних Богов» пробивалась новая жизнь. Она не просыпалась от долгого сна и уж точно не перерождалась. Она восставала, как восстает надежда, поднимается справедливость. Корвин очень надеялся, что восставала не только природа.

– Оно того стоило? – вдруг спросил Титлин.

– Скоро узнаем, – ответил Корвин.

А за окном начали громыхать взрывы, раздавалась трель стрельбы и разрозненные крики. Улицы заполнялись людьми, жаждущими крови и отмщения. Они выползали из своих нор на свет утреннего солнца, согревающего их тела и сердца. Они шли по руинам городов, сжав ладони в кулаки и оскалив зубы. Их глаза были широко открыты, а голоса были едины, сливаясь в разящую силу. Революция за свободу человечества началась с капитальной чистки рядов.

Notes

[

←1

]