Неизвестный со станции Титлин

– А где он?! – чуть не брызжа слюной, переспросил полковник. Его ярость от тугодумия солдата снова начинала набирать обороты второй волной.

– Он вышел.

– Вышел? – казалось, сообщение на секунду удивило вояку, но потом все лицо залила красная краска свирепой злости. – Он кинулся в погоню за террористами?

– Не могу знать!

– Да, вашу же мать! – заорал полковник нечеловеческим голосом. – Он оставил какое-нибудь сообщение, послание, распоряжение? Что-нибудь?

– Нет, – солдат неуверенно замялся. – Но он кое-что сказал.

– Что?

– Я не совсем понимаю…

– Что? – заорал полковник, хватая бедного солдата за плечи.

– О-он сказал, – робко протянул солдат. -… что выбор сделан…

134.

– Кто-то обнародовал данные! – Хартли чуть не хлопал в ладоши от удовольствия. Он радовался, как малое дитя, которое, наконец-то, получило желанную игрушку.

В тесной мастерской собралось, по крайней мере, человек тридцать. Они стояли, прижавшись друг к другу, словно в электричке в час-пик. Многие не могли пошевелить рукой или ногой. Но все равно все, как один, на протяжении часа следили за трансляцией, которая с каждой секундой все глубже и глубже закапывала ЮКД, обличая организацию и всех ее членов.

Комната то затихала, то тонула в бурных криках и овациях.

– Неужели – Верчеенко? – Кастор почесал подбородок, обросший хилой щетиной. Вариант был маловероятен, к тому же Кастор не питал даже минимальной симпатии к этому русскому, но других он просто не видел.

Потом на экране появился бородатый плешивый бродяга. Он много кашлял и вообще выглядел очень прискорбно, казалось, он вот-вот лишиться чувств. Бродяга постоянно пил чай, уносясь в свои мысли в разговоре. Он рассказал историю станции Титлин, ту историю, которую знал каждый из них. Было очевидно, что он находится на допросе. И уж точно не в роли дознавателя.

– Кто это? – нахмурился Мастерсон. – Я не помню такого.

– Должно быть, кто-то из солдат, – протянул Хартли.

– Из солдат я не помню такого, – парировал Лунин.

– Он мог выглядеть немного по-другому, когда находился на станции, – предположила Айли.

– Да, но со станции выбралось ограниченное количество людей, – не унимался Мастерсон.

– Может, кто-то выбрался отдельно, Фил, – ответил Кастор. – А может, кто-то наслушался наших баек и решил стать мучеником в глазах общественности.

– Слишком много нюансов он знает для мученика…

Они спорили почти весь рассказ бродяги. Длился тот не шибко долго, скорее это была вырезка наиболее значимых моментов. Лицо бродяги тоже постепенно изменялось: оттенок оставался таким же, однако в глазах постепенно начинало сквозить какое-то облегчение, будто внутренняя боль постепенно начинала стихать. Струи грязного пота по его лицу постепенно превратились в испарину, а ипсарина в нездоровую бледную сухость. Питер Хартли стоял все это время между сестрой и отцом, пытаясь вспомнить, почему голос бродяги казался ему смутно знакомым… Он прокручивал в голове варианты, как прокручивают неинтересные моменты старого фильма на видеокассете, отметая один вариант за другим. Как вдруг ответ явился перед ним во всей своей красе.

Рассказ закончился прежде, чем Питер озвучил свою догадку. Экран на секунду потемнел, а потом вновь загорелся. Перед ними открылся узкий коридор со светлыми стенами, в котором узнавалась рядовая военная станция, которые были сотнями раскиданы по всему миру. Перед ними стоял человек в черно-синем экзоскелете. Он выглядел довольно уставшим. На шее и щеках клочками торчали кусочки бутафорской кожи, волосы были взъерошены, но на губах сквозила легкое удовлетворение. Мастерская затихла, словно по команде.

– Быть этого не может… – протянул Мастерсон. – Это же…

Вдруг человек сделал шаг вперед, камера двинулась за ним.

– Вы все видели своими глазами, – заговорил он. – Кто-то освежил память, кто-то узнал нечто новое, кто-то только подтвердил свои догадки, а кто-то, и боюсь таких большинство, наконец-то, убрал шоры с глаз, чтобы найти в себе смелость взглянуть на правду. Мне вам нечего больше сказать. Следующий ход за человечеством. Мы можем продолжить доживать свой век, попрятавшись по углам, а можем попробовать выбраться из этого угла.

Камера остановилась возле его лица.

– Я верю, что человечество живет в мире, который заслуживает, – продолжил он. – И вы – как хотите, а я буду бороться за свой мир, – на его лице появилась вымученная улыбка. – И… ЮКД, вы меня еще увидите… От последнего рубежа сопротивления с любовью.

Трансляция прекратилась. Экран снова заполнился светлой рябью. Мастерская оказалась в полнейшей тишине. Складывалось ощущение, что замолк весь мир. Абсолютно все: от развалин в Оттаве и руин в Токио, до устоявших на своем фундаменте Собора Парижской Богоматери и Китайской Стены погрузилось в беззвучный недоумевающий вакуум.

– Это ведь… – нарушил тишину Игги.

– Да, – ответил Уэлен Хартли, поправив съехавшие на нос, залатанные скотчем очки.

– И он…

– Жив, – добавил Хартли, расплываясь в победной улыбке. – Не знаю как, но этот засранец выжил!

– Невероятно… – протянул Кастор.