Нехитрая игра порока

– Перестать врать ребенку. Признаю, что часть вашей миссии по спасению заблудшей души удалась. Остановитесь на этом. Скажите, что полюбили другую, так случается. Да, для нее это удар, даже если всю любовь к вам она придумала, – я почувствовала некоторое превосходство над Фирсовым.

– Я в этом даже не сомневаюсь!

– Но предупреждаю, реакцию Юли предсказать трудно.

– Ну, поплачет, разозлится, выскажет мне, какой я негодяй… переживу! – отмахнулся он.

– В моей практике был случай, когда на бросившего ее парня девушка подала в полицию заявление об изнасиловании, – спокойно добавила я, не без удовлетворения глядя на вытянувшееся в изумленном испуге лицо майора.

«Глуповат-с Фирсов, да…» – констатировала я мысленно. Жаль его не было, гаденькое чувство, что отомстила за постоянное хамство, быстро растаяло, остались усталость и пустота в душе. Извиняться за свои ошибочные обвинения я не стала, но подумала, что перед Соней оправдать майора все же нужно. «Вдруг у них все серьезно?» – подумала я, и мысль эта мне не очень понравилась.

Я поднялась со стула и огляделась вокруг, словно не узнавая квартиру Карима и вспоминая, зачем я здесь. Фирсов молчал, видимо, переваривая услышанное, я же решила, что начну со спальни, с книжного стеллажа. Точнее, с последнего тома собрания сочинений Чехова.

Тетрадный лист, который я достала из тайника, был с одной стороны абсолютно чист, на обороте же витиеватым почерком Карима было написано имя его матери – Рания.

Присутствие за спиной Фирсова я почувствовала не сразу.

– Почему раньше о тайнике не рассказали? – в тоне майора мне послышалась угроза.

– К слову не пришлось, – огрызнулась я, но тут же, спохватившись, попыталась оправдаться: – Сама вспомнила только вчера. Когда-то, еще до смерти мамы, здесь хранились несколько ее действительно ценных украшений – колье, браслет и серьги. Один длинный футляр и две прямоугольные коробочки.

– Все пропало, я правильно понял?

– Нет. Карим продал их, когда нужно было оплачивать клинику, в которую периодически ложилась на лечение мама.

– Пансионат «Горный», я в курсе. Зачем же вы сейчас туда полезли?

– Надеялась, что отчим оставил там что-то для меня: письмо или записку. Ну, не знаю… какое-то указание, куда двигаться дальше. А это, – я сунула Фирсову лист, – какая-то плохая шутка. Я прекрасно помню, как звали его маму.

– Это она? – он кивнул на портрет.

– Да.

– Помогите-ка, – Фирсов взялся за низ рамы. – Поддержите с другой стороны, снимем со стены. Так, переворачиваем, кладем на кровать. Ну вот, ладненько.

Он внимательно осматривал обратную сторону холста и багета, я же взглядом почему-то уткнулась в каллиграфически выписанные на листе буквы имени Рания. Нет, не в картине дело… Отчего-то была уверенность, что вся история, из-за которой я потеряла отца и отчима, началась с той сказки о принцессе Рании, которую так и не поведал мне Карим.

– Ася, смотрите-ка сюда, – Фирсов указывал на нижний левый угол холста. – Следы от скотча. Раз, два, три, четыре. Что-то было в этом месте прикреплено плоское, размером, скажем… с тетрадь.

– А в ней – сказка с печальным концом о несчастной принцессе.

– Не понял?

– Отчим никогда не рассказывал о своей матери. Только однажды, когда я была совсем маленькой, на мой вопрос ответил, что она – арабская принцесса. Как в сказках. Я тогда поверила сразу и все ждала, когда он расскажет всю сказку целиком. Но не случилось…

– А почему с печальным концом?

– А… так сказал отчим. Я знаю только, что Рания умерла молодой, и жили они тогда в Москве. А почему арабская принцесса? Пошутил, наверное.

Я смотрела, как Фирсов делает снимки, а думала о себе. То, что высказал мне этот хам (мог бы и промолчать!), никак не повлияло на мою самооценку. Но обвинения Сони обидели.

Мысль о самоубийстве Элизабет возникла как-то не в тему, но тут же я задалась вопросом: что знала та о матери мужа? Наверняка интересовалась, кто на портрете. Сколько они прожили в этой квартире до отъезда? Немало, чтобы узнать, что и где находится. Я была благодарна Кариму, что спальней для них он выбрал комнату бабушки, купив туда лишь новую кровать. Вся мебель и даже мелочи на полках стояли на прежних местах с тех пор, как отсюда в последний раз увезли в клинику маму. Портреты ее и бабушки, мои детские рисунки в простых рамках, даже шахматный столик с расставленными на поле фигурами, посуда в горке – ничего не было тронуто.

– Как вы думаете, Бахметев был откровенен со своей женой? Я имею в виду Элизабет Ларкинз, ныне покойную. Мне ее добровольный уход из жизни кажется уж больно… своевременным, учитывая последующую смерть мужа.

– Мне, признаюсь, тоже, – вновь не удивившись совпадению мыслей, вынуждена была согласиться я. И тут же вспомнила, что так и не связалась со Стивом и Маргарет.

Глава 21

Тщательный осмотр остальных помещений ничего не дал. Здесь уже хорошо поработали эксперты, как сказал Фирсов, ходивший за мной по пятам. Я замешкалась лишь в гостиной, с удивлением глядя на сдвинутый ближе к дивану ковер – он всегда был расстелен точно по центру. Я наклонилась, чтобы его поправить…