Нехитрая игра порока

– Ты сам ответил на вопрос. Ну, кто другой? Давай остановимся на том, что все дело во мне. В моем эгоизме, точнее. Я не заменю тебе Раю, Макс. В тебе, в твоих потребностях нужно раствориться. Угождать, изучить твои привычки, предупреждать желания. Ну, не готова я! Просто прими это объяснение. И отпусти меня, Макс. Без этого твоего традиционного «пошла вон».

– Хорошо.

Я жутко замерзла. Пальцы, и так обычно холодеющие во время волнения, стали ледяными и не слушались. Приближался приступ, таблетки остались в сумке, которую я повесила на вешалку в прихожей. Я не собиралась идти в спальню, надеясь на разговор на кухне. Присутствие Раисы придало мне сил. Без нее мой визит закончился бы постелью. Меня по-прежнему тянуло к Юреневу, он легко справился бы со мной, даже просто проигнорировав мое слабое сопротивление.

Я сделала шаг к двери не сразу. Секундного моего замешательства хватило Максу, чтобы схватить меня за руку.

– Аська, подумай еще раз… ничего же потом не вернуть!

– Вот именно, Макс, – не вернуть, – спокойно ответила я, убирая руку.

Открывая наружу дверь спальни, я едва не задела Раису. То, что она подслушала весь наш разговор, сомнений не было.

Глава 37

Я вспомнила эту женщину сразу, как только она остановилась рядом, чтобы помочь. Это она встретилась на днях у подъезда и открыла мне дверь – обе мои руки были заняты пакетами с продуктами и лекарствами для Макса.

Сейчас я стояла у стены, почти ничего не соображая от боли, и пыталась выдавить из блистера капсулу. Женщина молча сделала это за меня и, дождавшись, пока я проглочу лекарство, кивнула на дверь квартиры Макса.

– Сама ушла или выгнал? – задала она бестактный вопрос. – Ася, пойдем, поднимемся ко мне. Я – мама Коли Басова, Анна Дмитриевна. Помнишь такого? Помнишь… Пошли, чаем напою. Придешь в себя, а то бледная, как моль.

– Спасибо, – искренне поблагодарила я, понимая, что это приглашение сейчас как нельзя кстати – приступ накрыл так быстро, что я не успела вызвать такси.

Я словно попала в далекое прошлое – комната, куда меня провела Анна Дмитриевна, напоминала экспозицию дореволюционного быта в краеведческом музее. Мебель была даже не советских времен – антикварная, ни разу не реставрированная, со сколами на углах и местами стертым до чистого дерева темным лаком. Кружевная скатерть ручной вязки смотрелась на поверхности круглого стола благородно и торжественно, но безупречный узор был кое-где нарушен аккуратной штопкой. Кисти свисали на разную длину, похоже, с ними игрался котенок, коготками вытянувший отдельные нити. Ваза толстого стекла, оплетенная изящной чеканкой, была полна яблок. Живых, с червоточинами и слегка мятыми боками, без воскового глянца, присущего фруктам из супермаркета. За мутноватым стеклом буфета я заметила фарфоровую супницу, стопки тарелок и тарелочек, какие-то соусницы и непонятного назначения плошки. Посуда была просто поставлена, без всякого намерения показать ее красоту. Пришла уверенность, что ею пользуются повседневно, как перечитываются и книги из застекленного книжного шкафа.

– Ты у нас не была ни разу. Да, собственно, из вашего класса только Юренев заходил. Да и то по поручению своего отца, для которого я переводила кое-какие документы. Чай черный заварю, не зеленый, а то давление у тебя и так низкое, как видно, – она подошла к буфету и открыла дверцу. – Посиди в кресле, расслабься. Не хочу тебя пугать, но выглядишь ты неважно.

Она доставала из буфета чашки, блюдца, заварочный чайник – все от одного сервиза. Поставив на скатерть сахарницу без одной ручки, Анна Дмитриевна вдруг улыбнулась.

– Рука не поднимается выкинуть, – кивнула она на сахарницу. – Говорят, нельзя битую посуду хранить, но все несчастья в моей жизни уже случились еще тогда, когда ручка была на месте: муж умер, я заболела, а потом и Коленька погиб. Ладно, позже поговорим, отдыхай.

Она ушла, а у меня возникло подозрение, что встреча эта у двери Юренева не случайна. Я решила, что, если женщина заведет разговор о какой-то там любви ее сына ко мне, оправдываться не стану. Моей вины в том, что я об этом узнала только недавно, нет – сам виноват, что молчал! Да и если б не молчал – шансов у него не было, Соня права. Я, конечно, благодарна Коле, что вступился за меня. Только почему его избили уже потом, а не в день выпускного? И кто? Подробностей так и не знаю… мать знает? Хочет поделиться? А оно мне нужно? Как бы ей намекнуть, что я не хочу ворошить прошлое?

– Присаживайся к столу! – Анна Дмитриевна поставила поднос на скатерть. – Кекс испекла, как знала, что гости будут. Ты чего такая настороженная, девочка? Думаешь, о Коле хочу поговорить? В общем-то, правильно, о нем.

– Все это так давно было, школу почти не вспоминаю, – я попыталась уйти от темы.

– И не надо. Гадко Юренев с тобой поступил, но от судьбы он получил сполна. Бог – судья. Но ты Макса любила, а Коля ненавидел. Я больна была, чаще под сильными болеутоляющими, но заметила, что он не в себе последние два года учебы был. На вопросы не отвечал, но я поняла – влюбился.

– Я даже не замечала!