Нехорошее место

По-прежнему оставаясь в ястребе, Виолет проникла в мозг мыши за мгновение до того, как хищник запустил в нее когти. Почувствовала хладнокровную удовлетворенность охотника и жаркий страх дичи. Будучи ястребом, ощутила, как острые когти прорывают шкуру и толстые бока мыши. Будучи мышью, испытала резкую боль. Птица смотрела на пищащую в ее когтях мышь, наслаждаясь властью над ней, точно зная, что голод будет утолен. Ястреб триумфально заклекотал, и звуки эти далеко разнеслись по каньону. Чувствуя себя маленькой и беспомощной, охваченная страхом, мышь посмотрела в безжалостные глаза птицы и прекратила бороться, замерла, смирившись с неминуемостью смерти. Она увидела, как опускается мощный клюв, поняла, что ее сейчас разорвут на части, но уже не чувствовала боли, а в следующее мгновение просто перестала существовать. Ястреб вскинул голову, чтобы теплая кровь и куски плоти из клюва упали в желудок.

На кровати Виолет повернулась лицом к сестре. Пробужденная от сна остротой впечатлений, испытанных ястребом и мышью, Вербина пришла в объятия Виолет.

Обнаженные, пах к паху, живот к животу, грудь к груди, близняшки обнимали друг друга, дрожа всем телом. Обе тяжело и учащенно дышали и не могли успокоиться, пока ястреб не ухватил клювом последний кусок окровавленного мяса и, хлопая крыльями, вновь не поднялся в небо.

Внизу остались участок Поллардов, зеленая изгородь, крытый шиферной плиткой, нуждающийся в покраске дом, двадцатилетний «Бьюик», принадлежащий матери, на котором иной раз ездил Конфетка, кусты роз, усыпанные красными и желтыми цветами, которые росли вдоль заднего крыльца. Виолет увидела и Конфетку в северо- восточном углу участка.

По-прежнему обнимая сестру, покрывая нежными поцелуями шею Вербины, щеку, висок, Виолет приказала ястребу покружить над братом. Глазами птицы увидела, что он стоит, опустив голову, у могилы матери, скорбит о ее уходе, как скорбел каждый день, без единого исключения, после ее смерти много лет назад.

Виолет не скорбела. Мать была для нее почти такой же незнакомкой, как и все люди, живущие в этом мире, и смерть этой женщины не вызвала у нее никаких эмоций. Более того, поскольку Конфетка тоже обладал сверхъестественными способностями, Виолет чувствовала, что он ближе ей, чем мать. Но никакого значения это не имело, потому что, по большому счету, она практически не знала его, да и не хотела знать. Как могла она сблизиться с тем, в чей мозг ей не было доступа, чьи ощущения не становились ее ощущениями? Настоящей близости она могла достичь только с Вербиной и с представителями животного и птичьего мира. Она просто не знала, как вести себя с тем, кто не был напрямую связан с ее разумом. А если она не могла любить, то, само собой, не было речи и о скорби.

Ястреб все кружил в небе, а далеко внизу Конфетка упал на колени около могилы.

Глава 27

В понедельник, во второй половине дня, Томас сидел за рабочим столом. Работал над очередным стихотворением в картинках.

Дерек помогал. Или думал, что помогает. Выбирал вырезки с картинками, передавал их Томасу. Если картинка подходила, Томас вырезал ее и вклеивал в альбом. Обычно не подходила, поэтому Томас откладывал ее в сторону и просил дать другую картинку, третью, пока Дерек не давал ту, которую он мог использовать.

Он не говорил Дереку ужасной правды. Ужасная правда состояла в том, что он хотел сочинять стихотворение сам. Но он не мог обидеть Дерека. Дерека и так обидела жизнь. Очень сильно. Быть тупым — уже плохо, а Дерек был куда тупее, чем Томас. И даже выглядел тупее. С более покатым лбом, более расплющенным носом, с придавленной головой. В этом и состояла ужасная правда.

Позже, устав от сочинительства стихотворения в картинках, Томас и Дерек пошли в комнату отдыха, и вот там это случилось. Дерека обидели. Обидели так сильно, что он заплакал. Это сделала девушка. Мэри. В комнате отдыха.

Некоторые играли в шарики, кто-то смотрел телевизор. Томас и Дерек сели на диван у окна, общались с теми, кто подходил к ним. Нянечки хотели, чтобы проживающие в Доме общались между собой. Они говорили, что общение идет на пользу. Когда никго не подходил к ним, Томас и Дерек наблюдали за колибри в кормушке за окном. Колибри не жужжали [16], зато прыгали и порхали, радуя глаз. Мэри, новенькая в Доме, не порхала и не радовала глаз, зато сильно жужжала. Нет, она гудела. Гудела, гудела и гудела, постоянно.

Мэри знала о глазных киях [17]. Говорила, что они очень важные, эти глазные кии, и возможно, так оно и было, но Томас никогда о них не слышал и не понимал, что это такое, но, с другой стороны, он не понимал многого, что было важным. Он знал, что кий — палка, которой бьют по шарам, потому что в комнате отдыха стоял стол для бильярда, рядом с диваном, на котором сидели он с Дереком, хотя на нем редко кто играл. Он полагал, что будет плохо, очень плохо, если ты стукнешь себе в глаз кием, но Мэри говорила, что глазные кии хорошие, и у нее, для больного синдромом Дауна, очень высокий глазной кий.