Некоторые любят погорячее, или Джентльмены предпочитают блондинок

Мы с мистером Монтрозом прелестно позавтракали, хотя, по правде сказать, когда я с мистером Монтрозом, я никогда не замечаю, что я ем: когда говорит мистер Монтроз, то ни на что кроме его разговора не обращаешь внимания. Но все-таки, слушая его, я все время думала о Дороти; меня беспокоило, не зайдет ли она слишком далеко и не наговорит ли Генри чего-нибудь такого, что мне потом навредит. Так что даже мистер Монтроз заметил мою задумчивость и сказал: «Что с вами, моя крошка, ваши мысли где-то далеко?» Тогда я ему все откровенно рассказала. Он очень серьезно задумался и потом сказал мне: «Как это печально, общественная жизнь мистера Споффарда оказалась для вас неприемлема: мистер Споффард мог бы идеально финансировать мой сценарий». И прибавил, что он с самого начала думал, как бы идеально я могла сыграть Долли Мэдисон. Тут и я задумалась и потом сказала мистеру Монтрозу, что я надеюсь со временем получить большое количество денег и тогда смогу сама финансировать его сценарий. Но мистер Монтроз возразил, что это будет слишком поздно, потому что уже сейчас все кинофабрики вырывают его сценарий друг у друга, и постановка его – вопрос дней. Тут на меня напала прямо паника, потому что мне вдруг стало ясно, что если бы я вышла за Генри и в то же время работала в кино, общественная жизнь с Генри была бы уже не так плоха. Ведь, если быть весь день очень занятой, то уж не так будет трудно переносить Генри, как если весь день быть свободной. Но тут я вспомнила, чем в это время занимается Дороти, и призналась мистеру Монтрозу, что, боюсь, дело уже непоправимо. Я поспешила к телефону и позвонила к себе на квартиру. Вызвав Дороти, я спросила, что она успела наговорить Генри. Дороти отвечала, что она показала ему изумруд и объяснила, что я его купила как украшение к зеленому платью, но посадив пятно на платье, решила и платье, и изумруд подарить Лулу. Потом она показала ему жемчужную нитку и рассказала, что после того как я ее купила, я пожалела, что не купила розового жемчуга, потому что белый – это очень уж обыкновенно, и будто я велела Лулу разнизать жемчуг и нанизать его на «неглиже». Затем она еще сказала ему, что ей не очень-то нравится мое намерение купить русские бриллианты, потому что ей кажется, что они должны приносить несчастье, но будто я ей ответила, что если это так, то можно бросить их в Гудзон через левое плечо при новолунии, и тогда их чары пропадут. Когда она все это рассказала, Генри начал выказывать признаки беспокойства; в довершение она заявила ему, что очень рада, что я наконец выхожу замуж, потому что мне до сих пор страшно не везло, и каждый раз, как я становилась невестой, что-нибудь случалось с моим женихом. А Генри спросил ее, что, например. А Дороти сказала, что двое попали в сумасшедший дом, один застрелился из-за долгов, а остальные работают в исправительных учреждениях; Генри спросил, как же они туда попали? А Дороти ответила ему, что все из-за моей расточительности, и что она очень удивляется, как это он ничего об этом не слыхал, потому что стоило мне только позавтракать в Ритце с каким-нибудь видным биржевиком, как на другой же день происходил страшный крах на бирже. И еще прибавила, что она ни на что не намекает, но что я обедала с одним очень видным немецким финансистом как раз за день до того, как полетели вниз немецкие марки. Тут я вошла в раж и велела Дороти задержать Генри, пока я не приеду и не объясняю ему всего. Я не выпускала трубку, пока Дороти пошла узнать, будет ли Генри ждать. Но Дороти вернулась к телефону через минуту и сказала, что гостиная уже пуста, но что если я поспешу поехать вниз по Бродвею, то наверно увижу облако пыли по направлению к Пенсильванскому вокзалу, и это-то и будет Генри.