Некрасов в русской критике 1838-1848 гг. Творчество и репутация

Тем показательней обращение к отзывам Плетнева о Некрасове. Плетнев принимал участие в издании «Литературной газеты» А. А. Дельвига и Пушкина, а после смерти Пушкина выпускал его журнал «Современник»: вначале в числе так называемой литературной «складчины» (В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, В. Ф. Одоевский, А. А. Краевский) и единолично – с 1838 по 1846 гг., до передачи журнала Некрасову и И. И. Панаеву. С точки зрения исторической перспективы, в литературной деятельности Плетнева после смерти Пушкина правомерно рассматривать Некрасова как наиболее значимое имя. Логично думать, что субъективно для Плетнева значимее был, например, Жуковский – и как художник, и как личность с близким литературным и человеческим опытом. Но речь идет о динамике литературного процесса, в котором, помимо смены художественных ориентиров, вырисовывалась нарастающая роль журналистики и роль редактора в этом процессе.

Одна из задач данной главы – проследить динамику восприятия Плетневым литературного процесса на примере отзывов о литераторе, персонально чуждом и неприятном, но заслужившем его признание. Вторая задача – продемонстрировать характерные аргументы и приемы Плетнева-критика, в случае необходимости отражаемые в подзаголовках к параграфам.

§ 2. Критерии оценки молодых поэтов у Плетнева

С именем Плетнева тесно связана культура литературного салона, в которой он видел образовательную роль для молодых литераторов. Плетнев посещал салоны Н. М. Карамзина, В. А. Жуковского, А. А. Дельвига, Майковых, В. Ф. Одоевского. У него самого на протяжении многих лет проходили «субботы», а затем – «среды», по которым собирались литераторы[577]. Плетнев оставил суждение о салоне как сфере литературной жизни, форме профессионального и межличностного общения в своем кругу и литературного образования:

«Они (Карамзин и Жуковский. – М.Д.) переселились теперь в северную столицу. Около них начали между собою соединяться люди, чувствовавшие призвание к литературе и понимавшие важность благородных умственных занятий. <…> Сфера идей, тон суждений, краски языка естественно согласовывались с понятиями, стремлениями и умом лиц, соединенных в собрании. <…> Между лучшими русскими писателями, со времен Ломоносова до смерти Пушкина, всегда заметно было искреннее дружелюбие. Ни тени той взаимной зависти, в которой обвиняют соперников. Это низкое чувство никому не знакомо было в их кругу, всегда оставаясь только в низшем слое литературном»[578].

Это суждение точно подпадает под определение В. Ю. Проскуриной: «идеализация». Но, оставляя в стороне вопрос о мере исторической достоверности свидетельства об «искреннем дружелюбии»[579], уточним существенный нюанс.

Облик литератора в изображении Плетнева не столько «идеализирован», сколько отражает требования Плетнева, его представления о необходимой норме. Литератор, которому Плетнев посвящает статью, принадлежит к высшему обществу, образован, имеет изящный вкус и благородный нрав, чужд недостойных мыслей и поступков. Отметим замечание Плетнева о «тоне суждений», который способен играть в его печатных выступлениях главную роль (например, в скрытой полемике с Некрасовым – автором библиографических обзоров в «Литературной газете»). Показательно сожаление Плетнева о фактически введенном им в литературу Д. И. Коптеве[580]:

«Как жаль, что он, при своем недюжинном уме и других хороших качествах души, сгорает в страсти видеть стихи свои напечатанными. <…> Я только и умоляю о любви к самому искусству, о любви к труду, о любви к самосовершенствованию, а он все толкует об особенных причинах, по которым желает видеть более стихов в своих в печати. Это <…> свидетельствует об отсутствии характера и даже ясной идеи о первых истинах жизни» (Грот – Плетнев. II: 429; письмо от 24 марта 1845 г.)[581].