Некрасов в русской критике 1838-1848 гг. Творчество и репутация

Известные нам факты позволят хотя бы фрагментарно восстановить и реконструировать динамику отношения Плетнева к литератору новой формации, что обогащает представление как о критическом восприятии Некрасова, так и о самом Плетневе. Личные и литературные контакты Плетнева и Некрасова вписали свою строку в литературный процесс 1830-х до 1860-х гг.: в историю поэзии на отрезке от «первого поэта» Пушкина до «первого поэта» ⁄ «не поэта» Некрасова, в историю критики от суждений литературного салона до «реальной критики», уже пережившей своих замечательных представителей, и в историю литературы, в которой роль журналистики в эти годы стремительно выросла.

Как известно, основная литературная деятельность П. А. Плетнева пришлась на конец 1810 – середину 1830-х гг.[566]Плетнев дебютирует как поэт элегической школы, выступает в качестве редактора и рецензента. В 1820-е гг. он становится одним из ведущих критиков среди литераторов пушкинского круга, которому остался верен до конца своих дней.

Критическое наследие Плетнева привлекло внимание небольшого числа исследователей[567]. Это закономерно. При характеристике его критической позиции традиционно приводится во многом исчерпывающее пушкинское выражение «добрые критики»[568]. Известно, что в своих лекционных курсах Плетнев уделял большое внимание текущей литературе и прививал студентам, помимо исторического взгляда на литературный процесс, навыки эстетического разбора художественного произведения. Плетнев, начавший свою критическую деятельность «как воспитанник карамзинской школы»[569], впоследствии «испытал воздействие романтизма и романтической критики, его система литературно-критических воззрений впитала элементы просветительства, сентиментализма и романтизма»[570]. Однако, как утверждает Г. Е. Потапова, в суждениях Плетнева о романтических поэмах Пушкина «как нельзя более ярко проявляется нормативность мышления Плетнева-критика: сопоставление (с Байроном. – М. Д.) осуществляется с точки зрения классицистического принципа подражания “образцам” и “соревнования” с ними»[571]. Исследовательница характеризует Плетнева как «достаточно робкого и традиционного в качестве литературного критика»[572]. Эта формулировка восходит к суждению И. С. Тургенева: «Он <…> обладал несколько робким, но чистым и тонким вкусом»; и далее: «Для критика – в воспитательном, в отрицательном значении слова – ему недоставало энергии, огня, настойчивости; прямо говоря – мужества»[573].

Эта оценка вынесена, что называется, «от противного», она отталкивается от впечатления, производимого Белинским (см.: Белинский ВС). Сам факт такой оценки также представляется значимым для представления об оценках Плетневым литературной деятельности Некрасова – ученика Белинского в «эпоху Белинского», «петербургский период» его деятельности.

В конце 1830-х – 1840-е гг., когда Некрасов входит в литературу и обретает в ней одно из центральных мест, Плетнев публикует биографические статьи-портреты, в которых ярче всего выразилась его индивидуальная манера: «Александр Сергеевич Пушкин» (1838), «Евгений Абрамович Баратынский» (1844), «Жизнь и сочинения Ивана Андреевича Крылова» (1847), «О жизни и сочинениях В. А. Жуковского» (1852). А. А. Шелаева отмечает, что «одним из непременных условий создания очерка были личные связи Плетнева с его героем» и что в этих очерках Плетнев «отказался от какой-либо схемы, но выдержал определенный принцип организации биографического материала: очерк всегда обусловлен характером изображаемого лица»[574]. В. Ю. Проскурина отмечает, что в очерках Плетнева дана «отчасти идеализированная картина литературного быта предшествующей эпохи, противопоставляемая современным, “торговым” нормам взаимоотношений в литературно-журнальном мире»[575].

Замечание об идеализации представляется существенным, но требует некоторого уточнения: Плетнев ориентировался на «предшествующую эпоху». Более того, В. Ю. Проскурина указывает: «Плетневу удалось подойти к важнейшему требованию, предъявляемому к литературе эпохой, – требованию реализма. Но требование это было заявлено на “языке” иной, уже уходящей в прошлое литературной культуры и не могло быть понято младшими современниками Плетнева <…> однако <…> его воззрения оказали непосредственное воздействие на формирование взглядов <…> представителей академического литературоведения <…> а в более опосредованной форме – на многих критиков, вступивших на литературную арену в 50-е годы»[576].