Некрасов в русской критике 1838-1848 гг. Творчество и репутация

Высказанное Кони и Белинским требование, чтобы Некрасов напечатал опровержение, лишь внешне сводилось к вопросу тайны псевдонима. В ответном открытом письме Некрасова «В редакцию “Литературной газеты”» (XIII-2: 6–7), написанном после многословных печатных объяснений Межевича с «Отечественными записками»[279], мы наблюдаем коррекцию с преуменьшением.

Опуская полемическую сторону открытого письма, адресованного Кони, рассмотрим автопортрет Некрасова, подписавшегося своим именем:

«Я <…> имею честь быть вашим сотрудником <…> Похвалы г. Л. Л. все то же, что явное намерение повредить молодому литератору с первого шага его на новое поприще. <…> Между обвинениями, вымышленными в противность всякой истине вашими недоброжелателями и повторяемыми г. Л. Л. в сотый раз совершенно некстати, заметно желание показать, что вы мне покровительствуете, и вооружить нас друг против друга. Если г. Л. Л. под словом покровительство разумел добрые советы и указания начинающему заниматься литературою, я священным для себя долгом поставляю с удовольствием сознаться, что вы мне действительно покровительствовали. Также долгом почитаю, по поводу намеков г. Л. Л., изъявить вам теперь печатно мою благодарность за ваши советы и замечания при сочинении водевиля “Шила в мешке не утаишь”» (XIII-2: 5–8).

Акценты расставлены: не Некрасов «покровительствует» Кони, а Кони – Некрасову, и уточнено, в чем выражается это «покровительство»: в «учительной роли». Некрасов предстает в этом письме «молодым литератором», делающим «первый шаг», благодарящим своего учителя, и – «сотрудником» Кони. Письмо опубликовано через десять дней после выхода заметки «Что нового у нас?»

Под письмом было напечатано «Послесловие к Письму в редакцию “Литературной газеты” Н. А. Некрасова», написанное Кони:

«Он (Л. Л., то есть Межевич, умышленно называемый его криптонимом. – М.Д.) говорит, что надо быть глухим, чтоб не узнать автора, когда его в театре вызывают и он раскланивается из ложи. Г. Перепельский в первый раз вступил на драматическое поприще; публика не могла знать, что это г. Некрасов: она вызывала автора пиесы; автор вышел, и она убедилась, что видела Перепельского, которого имя выставлено на афишке. Почему же может узнать публика, что Перепельский или вызываемый автор пиесы, – есть г. Некрасов?» – пишет Кони[280].

Перспективный, талантливый, деятельный, самобытный, вездесущий сотрудник объявлялся «начинающим» и не имеющим имени. Не только газета «может и должна» «не знать его», завсегдатая литературно-театральных кругов и обозревателя, но и публика в театре, даже если она его знает. Это – часть политики, но и часть «воспитания». Отметим – и косвенная критическая оценка.

Правомерно предполагать, что немногословность Кони в печатных отзывах о водевилях Некрасова тоже объяснялась отчасти трезвой оценкой произведения, отчасти – предугадываемой полемикой с Межевичем[281], уже начавшим публично «хвалить» Некрасова, до этого высмеянного им в рецензии на «Мечты и звуки».

С точки зрения журнальной этики, шаг был целесообразным. Фактический сотрудник назван сотрудником (а перспективы сотрудничества не обсуждаются), начинающий назван начинающим, редактор и «учитель» – главой издания, направляющим дебютанта. Тайна псевдонима восстановлена в правах, а читателю продемонстрирована взаимная договоренность редактора и сотрудника.

С той же точки зрения журнальной этики, Некрасов признал ошибочным свой следующий шаг, когда он высказал третьему лицу неудовольствие необходимостью выступать с «письмом против Межевича», так как он «в этом деле руководствовался не самим собою, а внушениями других» (XIV-1:36)[282].