Некрасов в русской критике 1838-1848 гг. Творчество и репутация

Суждения Белинского о «частном мнении» как подмене критики относятся не столько персонально к Полевому[311], уже «пережившему себя» (Белинский. XI: 363) (хотя немногим ранее именно в рецензии на произведение Полевого он раскрыл тогда актуальный для него термин «конкретность», «срастание», говоря о единстве формы и содержания[312]), сколько к тону петербургской журналистики. Фельетонная критика «Северной пчелы» и «Библиотеки для чтения» не подразумевала сосредоточенности на текущем литературном процессе и отношений рассматриваемого произведения к его перспективе. С традицией фельетона для Белинского в первую очередь связана концепция французской литературы, которую он пересмотрел в ближайшие годы. Однако полемика с Полевым, уже острая в конце 1830-х гг., будет нарастать в силу причин общественно-политического характера. Для Белинского она постепенно обретает характер личной вражды, в которой примет участие Некрасов, вначале облагодетельствованный Полевым.

§ 2. Личные отношения с Полевым и его литературная репутация

Прочтение одновременно пишущихся статей Белинского – «Менцель, критик Гете» и «Очерки русской литературы. Соч. Николая Полевого» – в контексте отношений внутри литературного сообщества и формирования литературных репутаций делает зримыми и личные мотивы Белинского, и его принципиальные соображения литературного характера. Это – то, что, несомненно, звучало в его устных беседах с Некрасовым, способствовало формированию критического взгляда и тона Некрасова, а следовательно – этот фактор так или иначе заложен в оценки оппонентов Некрасова, оставивших высказывания о молодом литераторе, активно включившемся в полемику.

Белинского с Полевым в Москве связывали теплые, почти дружеские отношения (см.: Кс. Полевой: 368, 376–377)[313]. Горюя при расставании с Полевым (Кс. Полевой: 377–378) и тоже собираясь в Петербург, Белинский надеялся на его помощь, которую, однако, Полевой при всем желании не в силах был оказать (Кс. Полевой: 404). Уезжая из Москвы в Петербург, Полевой уже предвидел вероятные необратимые перемены и попросил Белинского: «Но если я буду действовать не так, как следует (он употребил более ясное и резкое выражение), то не вините меня, а пожалейте-с… Я человек, обремененный семейством» (Панаев ЛВ: 333). Усугубило взаимную напряженность и затруднение с публикацией статьи Белинского о «Гамлете» в переводе Полевого[314].

До переезда Белинского его представление о Полевом в Петербурге во многом опиралось на переписку с И. И. Панаевым. Тот подробно писал о новостях петербургской литературы (Белинский Кр: 195–223) и также переживал разочарование в Полевом, с которым недавно познакомился (Панаев ЛВ: 105). Панаев хлопочет о переезде Белинского в Петербург по настойчивым просьбам критика. Белинский в это время еще не представлял себе реальную обстановку в петербургской журналистике и строил планы, иллюзорность которых ему только предстояло понять:

«Кроме г. Краевского, поговорите и с другими <…> я продаю себя всем и каждому, от Сенковского до (тьфу ты, гадость какая!) Б<улгари>на, – кто больше даст, не стесняя при том моего образа мыслей, выражения, словом, моей литературной совести, которая для меня так дорога, что во всем Петербурге нет и приблизительной суммы для ее купли» (Белинский. XI: 361; письмо к И. И. Панаеву от 18 февраля 1839 г.). Н. В. Савельев (пишет Белинский) также «вызвался хлопотать о моем деле у Смирдина, Полевого, Греча, даже у Сенковского. Что делать, пришло такое время, что кто ни поп, тот и батька» (Белинский. XI: 362; письмо к И. И. Панаеву от 22 февраля 1839 г.)

Допуская для себя возможность сотрудничества в изданиях Полевого, Греча, Булгарина и Сенковского, Белинский в то же время оговаривает: