Некрасов в русской критике 1838-1848 гг. Творчество и репутация

Интерес Белинского к Некрасову возникает на его повороте интереса от критики как «науки изящного» к критике, тесно связанной с публицистикой и питающейся традициями фельетонной критики и прозы, точней – беллетристики. Некрасов как пишущий человек изначально заинтересовывает Белинского именно в этой ипостаси.

§ 5. О прозе Некрасова

Рассматривая критическую оценку прозы Некрасова, прежде всего следует оговорить, что оценка могла даваться прозе, а могла – беллетристике.

Понятие «проза» могло выступать в противопоставлении понятию «поэзия» в частном смысле: разница была обусловлена особой ритмической и фонетической организацией текста, определяющей семантику слова. Противопоставление могло касаться общего смысла: «проза» была принципиально отлична от того, что было признано «искусством», «художеством». В этом смысле «прозой» могли быть названы посредственные стихи.

Точно так же в противопоставлении прозы и беллетристики под «прозой» подразумевалось, во-первых, всё, что написано не стихами (и не в драматическом роде), во-вторых – то, что претендует на художественность. Под беллетристикой – явление другого порядка.

Приведенная выше цитата из статьи К. С. Аксакова о «литературной фабрике» может быть расширена:

«Статьи литературной фабрики пришли в движение. Точь-в-точь как фабрика совершенствуется, поставляет более тонкие и приятные ткани, так совершенствовалась и новая литературная школа, т. е., она набивала руку. Иногда о произведении ее можно сказать: хорошая работа! недурная отделка! Но такое достоинство изделия в произведении литературном наводит тоску невообразимую, так что плохое, грубое произведение открываешь чаще, на нем отдыхает чувство измученное гладкою отделкою копированного снимка. Впрочем, у нас уже нет грубых произведений: все гладко, пригнато и примерено, приемы известны, все выучились сочинять и для большего успеха по двое садятся за работу, как напр<имер>, Некрасов и Станицкий. Наскучило раздолье посредственности»[364].

Отметим мотив «литературной промышленности», признание мастеровитости, противопоставление подобных «изделий» искусству (в пользу даже «плохому, грубому произведению»), прямую оценку («посредственность»), примененную непосредственно к Некрасову.

Суждение Аксакова адресовано также, несомненно, бывшему другу и нынешнему оппоненту Белинскому, в чьих статьях открыто говорится о пользе беллетристики в современном литературном процессе. При этом в определении беллетристики Белинский схож с Аксаковым. Повторно процитируем фрагмент из статьи 1840 г. «Басни Ивана Крылова»: «Беллетристика относится к искусству, как статуйки для украшения каминов, столов, этажерок и окон, бюстики Шиллера, Гёте, Пушкина, Вольтера, Жан-Жака Руссо, Франклина, Тальони, Фанни Эльслер и проч, относятся к Аполлону Бельведерскому, Венере Медичейской и другим памятникам древнего резца, – и как эстампы относятся к оригинальным картинам великих мастеров» (Белинский. IV: 148–149).

Белинский говорит о пользе того, что выходит из массового производства и не оригинально. Хорошая (или замечательно хорошая) форма (исполнение) ценна постольку, поскольку она хорошо передает уже известное. «Бюстик Шиллера» не претендует на художественное решение, но он хорош, когда Шиллер сразу узнаваем, и еще лучше – если сразу узнаваем и Шиллер, и оригинал, с которого сделан слепок для отливки бюстика.

Речь идет о популяризаторской роли беллетристики. Этой области творчества, вызывающей интерес исследователей, посвящены специальные работы[365]. В современном литературоведении признана польза и эстетические достоинства этой «серединной» области словесного творчества, которая соприкасается как с массовой литературой, так и с ее высокими образцами[366]. Просветительская ценность беллетристики признавалась и в середине XIX в. Для Белинского в 1840-х гг. беллетристика, как и критика, связывалась именно с просветительской ролью, публицистическим началом и общественной мыслью, с общим образованием в форме легкого чтения низших и средних слоев общества (см.: Белинский. IX: 399). Изящество формы, заложенное в самом термине (фр. belles letters – изящная словесность), было для него второстепенным в оценке произведения.