Некрономикон

Головокружение напало на Картера, и чувство потерянной ориентации выросло в тысячу крат. Казалось, что удивительным огням присуща непроглядность самых черных чернот, нагнетенных друг на друга, а древних, которые вот совсем рядом на их как бы восьмиугольных престолах, окутывает дымка самой умопомрачительной отдаленности. Потом он почувствовал, что его сносит в немереные пучины и волны благовонного тепла набегают ему на лицо. Его как будто качало жаркое, розовоцветное море; море дурманного винного зелья, бьющееся пенной волной в берега медяного пламени. Великим страхом обуяло его, когда он вполглаза увидел бесконечную необъятность морских зыбей, набегающих на далекий берег. Но миг тишины был нарушен — зыбуны говорили с ним на наречии, не нуждающемся в материальном звуке и членораздельных словах.

«Истинный муж стоит за гранью добра и зла, — возглашалось гласом, который был не голос. — Истинный муж постиг Всё-В-Одном. Истинный муж познал, что иллюзия есть одна реальность и что плоть есть великий обманщик».

И вот в каменной толще, столь неодолимо притягивавшей его взгляд, проявился очерк великанской арки, не без сходства с аркой, что привиделась ему так давно в той нутряной пещере, на далекой небытной тверди трехмерной Земли. Он понял, что орудует серебряным ключом — поворачивает его по обряду, подсказанному чутьем, а не знанием, и сродни обряду, отверзшему Внутренний Путь. Это розово-пьяное море, лизавшее его щеки, было ни больше ни меньше, как твердокаменная толща стены, подающаяся перед волшбой и бурунами мысли, которыми древние помогали его волшбе. По-прежнему ведомый чутьем и слепой решимостью, он понесся в проход — и прошел Весьма Далеким Путем.

IV

Прохождение Рэндольфа Картера сквозь ту каменную махину напоминало головокружительное низвержение в непомерные пропастные бездны между звезд. Он почувствовал с великого отдаления, как накатывает победительная, богообразная сладостность, которая убивала, и вслед за тем трепетание гигантских крыльев и подобие не то верещания, не то бормотания, издаваемое тварями, неведомыми на Земле и в Солнечной системе. Оглянувшись, он увидел не один проход, а множество, и у некоторых из них гомонили личины, которые он мучительно постарался забыть.

И тогда он внезапно испытал ужас больший, чем любая из тех личин могла навести, — ужас, которого он не мог избежать, потому что был связан с ним кровными узами. Хотя Первый Путь и лишил его в чем-то опоры, оставив в неуверенности относительно его телесного вида и взаиморасположения с зыбко очерченными предметами вокруг, но его ощущение целостности пребывало нетронутым. Он был по-прежнему Рэндольфом Картером, точкой стабильности в бурлящем пространстве. Теперь, пройдя Весьма Далеким Путем, в миг всепожирающего страха он осознал, что он не один человек, но имя ему легион.

Он был в одно и то же время во многих местах. На Земле, в октябре 1883 года, 7-го числа, в мягком вечернем свете мальчик по имени Рэндольф Картер выбирался из Аспидовой норы и сбегал по каменистому косогору и через кривоствольный сад выходил к дому дяди Кристофера в холмах позади Аркхэма; тем не менее в тот же самый момент, неким образом приходившийся и на 1928 год земного летоисчисления, бледный призрак, не перестав быть Рэндольфом Картером, занимал престол среди древних в запредельной земной протяженности. И повсюду, в сумятице мест и времен, бесконечное множество и чудовищная непохожесть которых толкали его на волосок от безумия, без числа перемешивалось существ, в которых он узнавал того же себя, что и в нынешнем своем конкретном воплощении.

Картеры встречались в обстановке любого известного и лишь гипотетического века земной истории, и более удаленных веков земного существования, превосходящих и знания, и вероятие; Картеры в обличье человека и нелюдя, позвоночного и беспозвоночного, разумного и несмысленного, животного и растения. И больше того, встречались Картеры, не причастные ничем земной жизни, но беззазорно движущиеся на фоне других планет и созвездий, и галактик, и самой космической гущины; семена вечной жизни, летящие от мира к миру, от вселенной к вселенной, и тем не менее все они были тот же он самый. Некоторые из промельков видений напоминали сны — и смутные, и яркие, привидевшиеся только раз и неотступные, — которые посещали его все долгие годы с тех пор, когда он впервые предался дремам, и некоторые узнавались навязчивым, волнующим, чуть ли не жутким узнаванием, не объяснимым никакой земной логикой.