Нелепое в русской литературе: исторический анекдот в текстах писателей

Очень важно и то, что у «Сказания», в полном разрыве с древнерусской традицией, есть вполне реальный автор. Предполагается, что им является Федор Курицын (дата рождения неизвестна, умер не ранее 1500 г.) – писатель, дипломат, посольский дьяк великого князя Ивана Третьего[28].

Иначе говоря, «Сказание о Дракуле-воеводе» есть уже текст не анонимный, а авторский, и в каком-то смысле с него, видимо, и начинается новая русская литература, преодолевшая догматизм, церковность и жесткую нормативность.

Впоследствии, кстати, некоторые сюжеты из книги анекдотов о Дракуле стали «привязывать» к личности Ивана Грозного. Типологически к модели, заложенной в «Сказании о Дракуле-воеводе», восходят и истории, фиксирующие мрачный юмор Иосифа Сталина. Анастас Микоян, рассказав анекдот о Сталине, завершил его следующим симптоматичным рассуждением:

Да, Сталин любил шутить. Только от его шуток бывало страшно, потом что в шутку мог и убить[29].

Дракуле из русского «Сказания» было присуще особое садистское остроумие, и он его последовательно демонстрировал. Совершая абсолютно бессмысленные как будто по своей жестокости действия, он при этом по-своему был строго логичен и последователен. Дикое свое поведение Дракула выстраивал с предельной убедительностью, доказывая его полную неизбежность и даже необходимость для блага православия и для счастья народного. Он разыгрывал свои безумные парадоксы, не лишенные по-своему логики, через них показывая и оправдывая свои садистские деяния.

Напомню один характерный дракуловский парадокс: что нужно сделать, чтобы покончить с нищетой в стране? – Нужно уничтожить нищих. И Дракула, неусыпно заботясь о всеобщем благоденствии (!), уничтожал нищих, и нищета в его государстве исчезла:

Однажды объявил Дракула по всей земле своей: пусть придут к нему все, кто стар, или немощен, или болен чем, или беден. И собралось к нему бесчисленное множество нищих и бродяг, ожидая от него щедрой милостыни. Он же велел собрать их всех в построенном для того хороме и велел принести им вдоволь еды и вина; они же пировали и веселились. Дракула же сам к ним пришел и спросил: «Чего еще хотите?» Они же все отвечали: «Это ведомо Богу, государь, и тебе: на что тебя Бог наставит». Он же спросил их: «Хотите ли, чтобы сделал я вас счастливыми на этом свете, и ни в чем не будете нуждаться?» Они же, ожидая от него великих благодеяний, закричали разом: «Хотим, государь!» А Дракула приказал запереть хором и зажечь его, и сгорели все те люди. И сказал Дракула боярам своим: «Знайте, почему я сделал так: во-первых, пусть не докучают людям и не будет нищих в моей земле, а будут все богаты; во-вторых, я их самих освободил: пусть не страдает никто из них на этом свете от нищеты или болезней»[30].

Приведенный текст, как мне кажется, чрезвычайно близок безумным, бесчеловечным социальным утопиям Сталина (массовые убийства как единственный путь к построению справедливого общества). Вообще «Сказание о Дракуле-воеводе» – это во многом ключ к русской истории двадцатого века, и в частности, к анекдотам о Сталине, имеющим много общего с дикими шутками Дракулы.

Но книга, приписываемая посольскому дьяку Федору Курицыну, помимо общественно-политического, имеет еще и громадное историко-литературное значение, ведь это (повторю, заключая настоящий этюд) – первый русский сборник анекдотов.

Из предыстории русского политического анекдота

Пушкинист Д. П. Якубович писал в 1934 году, что А. С. Пушкин своим дневником 1833–1835 годов создал новый жанр, особую «литературную форму социально-острых записок о современности»[31]. Уточняя специфику пушкинского дневника, Я. Л. Левкович в своей книге «Автобиографическая проза и письма Пушкина» отмечает следующее:

В дневнике Пушкина, в отличие от известных нам дневников других писателей и от ранних дневников самого поэта, нет записей, связанных с творческими поисками, планами, литературной борьбой. Отдельные упоминания о творчестве делаются только в связи с царской цензурой и мнением публики. Большое место отводится анекдоту. До недавнего времени эта «анекдотичность» дневника не получила удовлетворительного объяснения[32].

В создании скандальной и осознанно разоблачительной политической хроники анекдот в самом деле является очень большим подспорьем. Причем на Руси традиция такого рода текстов была заложена задолго до девятнадцатого столетия, так что Пушкин не создал новую литературную форму, как это кажется пушкинистам, а выудил ее из недр национальной памяти, отточил и довел до подлинного блеска.

В XV веке на Руси (эту эпоху иногда называют русским предвозрождением или несостоявшимся Возрождением) появляется политический анекдот как литературный жанр. Начинается частичная беллетризация оригинальной, то есть не переводной, русской прозы. Последняя, все еще оставаясь по преимуществу документальной, начинает вместе с тем получать вливания острых, парадоксальных сюжетов, невероятных скандальных случаев. Возникает вдруг определенная тяга к новеллизации.